Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович (читаем бесплатно книги полностью TXT, FB2) 📗
В 1920 году питерское трио понесло тяжелую потерю: умер от сыпного тифа И. Ф. Егоров; за год до смерти он организовал особую церковную группу, состоявшую из его бывших учеников по гимназии, под названием «Религия в сочетании с жизнью». Эта группа, формально не отделяясь от церкви, проводила свои беседы и богослужения под руководством И. Ф. Егорова в особом помещении на Загородном проспекте. После смерти Егорова его ученики избрали себе руководителя из своей среды, и, так как митрополит отказался рукоположить его в священный сан, молодые люди сами произвели «хиротонию» и, таким образом, отделившись от православной церкви, образовали самосвятскую, самочинную группу.
В Колпине непрерывно проповедовал А. И. Боярский, который образует также небольшой «кружок друзей церковной реформации». В Москве, как сказано выше, «реформаторы» группируются вокруг отдельных священнослужителей (Антонина Грановского, Вл. Быкова, С. Калиновского и т. д.).
Подобные тенденции проявляются и в провинции. Особый интерес представляет «Лебедянский инцидент». В 1919 году в гор. Лебедяни Харьковской губернии появился молодой священник о. Константин Смирнов. О. Смирнов был человеком не совсем обычной биографии: происходя из харьковских дворян, он получил хорошее образование и окончил Киевский университет. Близко познакомившись с архиепископом Харьковским Антонием Храповицким, Смирнов увлекается богоискательством и в 1919 году принимает сан священника. Приехав на приход, о. Смирнов сразу принимается за реформы. Во-первых, он совершенно меняет обычный порядок богослужения: совершая все богослужения, полагающиеся по уставу (повечерие, полунощница и т. д.), о. Смирнов восстанавливает ряд обрядов, уже давно исчезнувших из церковного обихода: мытье престола в Страстной четверг, омовение ног на иерейском богослужении и т. д. Наконец, он принимается за исправление богослужебных книг: «елей мира» — вместо «милость мира» на литургии и т. д. Категорически отказавшись подчиниться архиерею, требовавшему прекратить эти новшества, о. Смирнов подвергается запрещению в священнослужении. Не обращая никакого внимания на это запрещение, он продолжает совершать богослужение: одновременно он апеллирует к патриарху. Отказавшись подчиниться и патриарху, о. Смирнов обращается к нему с открытым письмом (изданным затем отдельной брошюрой: Смирнов К. Открытое письмо б. патриарху Тихону. Лебедянь, 1923). В этом письме о. Смирнов излагает свою довольно сумбурную программу церковных реформ и, подтверждая свой отказ подчиниться патриарху, заявляет о своем намерении апеллировать к Собору. Самое интересное, что о. Смирнов все время оставался горячим поклонником митрополита Антония Храповицкого, называя его «близким сердцу святителем», и даже (вопреки канонам) демонстративно поминал его во время богослужения, хотя митрополит Антоний давно уже не был его епархиальным архиереем. Впоследствии о. Смирнов становится довольно крупным обновленческим деятелем и основателем особой группировки «Древнеапостольская церковь».
Можно упомянуть также о курьезном обращении группы провинциального духовенства к В. И. Ленину; авторы этого обращения просили председателя Совнаркома избавить их от притеснений высшего духовенства и от «унизительной внешности». Управделами Совнаркома Бонч-Бруевич добросовестно доложил Ленину об этом обращении. «Эти люди, кажется, принимают меня за парикмахера», — со смехом, как рассказывает Бонч-Бруевич, сказал Ленин.
Все эти разрозненные церковные группировки ждали только какого-нибудь внешнего толчка, чтобы объединиться и произвести церковный раскол. Таким толчком явились события 1921–1922 гг.
Эмигрантский Собор в Карловцах 1921 г., провозгласивший главной целью Русской Церкви восстановление монархии, способствовал, как известно, обострению отношений между советской властью и Церковью. Решения Карловацкого Собора вызывали протест и со стороны многих религиозно настроенных интеллигентов. Духовенство осуждали
За то, что толченым стеклом Они посыпают гвоздиные раны России; Молясь шепотком за романовский дом, Шипят по Соборам кутейные змии — так писал в то время известный поэт Н. Клюев.
И наконец поворотным пунктом в истории Русской Церкви советского времени явились события, связанные с изъятием церковных ценностей в пользу голодающих. Мы не будем подробно излагать всех обстоятельств, касающихся голода в Поволжье и изъятия ценностей, так как об этом уже очень много в свое время писалось. Молодым читателям, не помнящим того времени, скажем, что картины голода в Поволжье, который начался осенью 1921 года, были поистине кошмарными: они поражают даже нас, переживших ленинградскую голодную зиму 1941/42 гг. Достаточно сказать, что людоедство стало в те дни в Поволжье массовым явлением — на людей, как на диких зверей, расставлялись силки; под самым Саратовом, в 2–3 километрах от города, зверски убивали пешеходов, которые становились затем жертвами людоедов; попадались полностью вымершие деревни. В этой обстановке вопрос об изъятии церковных ценностей возник вполне естественно. Конечно, позиция, занятая патриархом, запретившим отдавать ценности, не была разумна, как признавал впоследствии и сам патриарх Тихон.
Когда люди в кожаных куртках вошли в храмы, чтобы изъять серебряные и золотые чаши, масса верующих бросилась на защиту ценностей; волна инцидентов прокатилась по стране. На столбцах газет появились громовые статьи против церковников, начались аресты священников — вся
Церковь пришла в движение. Карьеристы и конъюнктурщики, как всегда, еще более накаляли атмосферу, подливали масло в огонь, стремясь во что бы то ни стало заработать на этом политический капитал. Особенно лез вон из кожи некий Мих. Горев, статьи которого, наполненные призывами к расправе с духовенством, не сходили тогда со столбцов центральной прессы. Читатели его статей, злобных и хлестких, вероятно, очень удивились бы, если б узнали, что всего четыре года назад антирелигиозный вития сам был священником. Мало того, свящ. Галкин, писавший после революции под псевдонимом Мих. Горев, был в свое время приближенным митрополита Питирима и завсегдатаем у «благочестивого старца» Распутина; дулуманы и осиповы [12] должны считать его своим предтечей: они вполне равны ему по злобе и по моральным качествам.
Таково было внешнее положение Церкви к началу 1922 года. Как мы указывали выше, в то время духовенство, как и все остальные слои населения, было расколото по вопросу — принимать или не принимать советскую власть. Подавляющее большинство питало глубокую антипатию к советской власти; только незначительное меньшинство духовенства признавало (и то с большими оговорками) положительную роль некоторых революционных преобразований. Однако в 1922 году политическое положение столь резко изменилось, что лишь очень немногие решались бросить открытый вызов власти. Среди духовенства обозначился довольно значительный слой людей, которые хотели найти какое-то взаимопонимание с советской властью; при этом, разумеется, большие надежды возлагались на «нэповскую эволюцию большевизма». Изъятие ценностей явилось оселком для испытания политических убеждений тогдашнего духовенства: «приемлющие» высказывались за безоговорочную передачу всех ценностей, «неприемлющие», не отрицая, конечно, необходимости помощи голодающим, отказывались отдавать священные предметы в руки антирелигиозной власти и вообще не хотели, чтобы помощь голодающим происходила через Советское правительство. Деятельность «неприемлющих» выражалась, главным образом, в распространении патриаршего воззвания.
В это время на страницах советской прессы и с церковных кафедр выступают «приемлющие». А. И. Введенский в Петрограде с бешеной энергией начинает вести агитацию в пользу передачи ценностей. Он начал с того, что произнес потрясающую проповедь о муках голодающего народа и в искреннем порыве, на который он порою был способен, сняв с себя серебряный наперсный крест, положил его на блюдо «Помгола». («Действовал, — вспоминал он через 20 лет в интимном дружеском разговоре, — без предварительного сговора с кем-либо, лишь по природной экспансивности характера».) Вскоре в «Красной газете» появляется письмо А. И. Введенского о помощи голодающим. 15 марта 1922 года в «Известиях» появляются письма с призывами о помощи голодающим архиепископа Костромского Серафима (Мещерекова) и московского священника о. Иоанна Борисова (№ 60, с. 5). 23 марта появляются аналогичные воззвания архиепископа Тихона Воронежского и епископа Антонина (Грановского). Как и всегда, Антонин занял наиболее резкую и прямую позицию. Высказавшись за помощь голодающим и приведя в пример царя Давида, который насытил свой голод и голод спутников жертвенными хлебами, он выступает за то, чтобы представители верующих были включены в «Комитет помощи голодающим» («Помгол»). «Если стучатся в души, — пишет он, — то позволительно желание взглянуть одним глазком на то, что делается в связи с отзвуком, который получается от этого стука». (Известия, 1922, 23 марта, № 66, с. 5.)
