История Руси и русского Слова - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Говоря об этом, я отнюдь не присоединяюсь к столь модным ныне «альтернативным» рассуждениям об истории. Никакой «альтернативы» не было и не могло быть, так как, начиная еще с Владимира Мономаха, шло последовательное и неуклонное перемещение Руси на север. Это явно был единственный исторический путь страны. Но те, кому это интересно, вправе видеть в движении Руси на север судьбоносный смысл, связанный с грядущим нашествием монголов.
На мой же взгляд, важнее и плодотворнее другой аспект проблемы: в начальной истории Руси ее «центр» находился близко к южной границе (от Киева до притока Днепра реки Рось, которая так или иначе была пограничной, всего лишь полтораста верст); на границе располагался и другой, северный «центр» Руси – Ладога. Днепр выводил Русь в Черное море, а Ладожское озеро и вытекающая из него Нева – в Балтийское. И в этом заключалось глубокое и богатое историческое содержание: для созидающейся великой государственности и культуры необходима была эта прямая открытость в мир. Само собой напрашивается естественное сопоставление: Петр Великий в 1703 году перенес столицу из глубины страны на морскую границу с Западом. А в XII веке осуществился как раз обратный исторический ход: перенос центра в глубь страны, в ее условный «центр».
Этот перенос, это поистине великое переселение было, без сомнения, чрезвычайно нелегким делом: ведь даже по прямой линии Владимир отстоит от Киева на тысячу километров; к тому же на водных, речных путях приходилось преодолевать тяжкие волоки, а по дорогам через могучие девственные леса (напомню, что Владимирская земля называлась и «Залесской») нужно было не только проезжать, но и в прямом смысле прокладывать путь. И тем не менее переселение свершилось.
Как отмечает современный украинский историк, из южной Руси во Владимирскую «шли в плодородные районы ополий [508] земледельцы, градостроители, ремесленники, художники-иконописцы, зодчие, книгописцы». [509]
Стоит упомянуть еще об одной точке зрения, присущей русской историографии: Киев, мол, потерял первенствующее значение потому, что половцы и другие степные племена перерезали столь важные для этого города торговые пути на юг и юго-восток; именно потому Киев и «захирел». Но это умозаключение имеет заведомо поверхностный характер. Во-первых, как показал еще выдающийся востоковед А. Я. Якубовский (1886–1953) в своей работе «Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь) в XI–XIII вв. до прихода монголов», «было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими… и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде… отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению… Ипатьевская летопись под… 1184 г. сообщает… „Едущим же им и устретоста гости, идущь… ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле“. Приведенный факт – не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна». [510]
Во-вторых, совершенно верно говорится в очерке Р. М. Мавродиной «Киевская Русь и кочевники» (здесь дан обзор изучения проблемы, начиная с XVIII века) по поводу сокращения торговли Киева с югом в XII веке: «…во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли… иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X–XI вв.». [511]
И в самом деле: торговля с Византией, Закавказьем, Хорезмом, Багдадом, которая на ранних этапах истории Руси была одним из существеннейших проявлений необходимого тогда «выхода» в мир, во всю евразийскую Ойкумену, в XII веке уже не имела прежнего – первостепенного, в определенном смысле даже решающего для развития русской государственности и культуры – значения. И торговая роль Киева ослабела вовсе не по воле половцев, а по внутренней «воле» самой истории Руси.
Разумеется, торговля – лишь одна из сторон того «выхода» в мир, о котором идет речь. Роль Киева как «центра», находящегося тем не менее – как ни странно – очень близко к тогдашней границе Руси, снизилась к XII веку не только в этом плане, но и в целом ряде отношений. И именно поэтому стал и возможен, и необходим перенос столицы в «действительный» центр Руси.
Нельзя не сказать, что многие историки выражали «сожаление» по поводу неизбежно произошедшего после этого переноса резкого умаления роли и даже прямого упадка Киева. Особенно горько и подчас даже гневно высказывались об этом украинские историки, в частности, наиболее знаменитый из них М. С. Грушевский (1866–1934).
В своем труде, посвященном именно той эпохе, когда совершилось перемещение центра Руси во Владимир, М. С. Грушевский подверг исключительно суровой критике деятельность Юрия Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского, осуществивших это самое перемещение – хотя предпочел умолчать об изначальной роли в этом деле отца Юрия, Владимира Мономаха, стремясь представить его преданным «киевлянином». С другой стороны, М. С. Грушевский чрезмерно высоко оценил последних (перед «перемещением») киевских князей, не помышлявших об уходе на север, в частности, одного из внуков Владимира Мономаха, Изяслава Мстиславича.
«Проживи Изяслав лишний десяток-другой лет, – писал М. С. Грушевский, – переживи он Юрия (Долгорукого, который был дядей-сверстником Изяслава. – В.К.)… и, быть может, история Киевщины не сложилась бы так печально». [512] Иначе говоря, если бы Изяслав жил до 70–80 лет (он умер около 60-ти) и самим фактом своего существования и княжения оттеснил бы на второй план таких дурных людей, как Юрий Долгорукий (между прочим, он пережил Изяслава всего лишь на три года), а также его сын Андрей Боголюбский, центр Руси-де не переместился бы из Киева во Владимир…
М. С. Грушевский много говорит о «неприязни» утвердившегося во Владимире Андрея Боголюбского к Киеву, даже о присущем, мол, ему своего рода пренебрежении этим городом: «Конечно, Андрей мог добиться и киевского стола, но сделаться киевским князем ему было несподручно»; он предпочел его «бросить, как ненужную вещь, отдать первому попавшемуся», хотя вместе с тем «наложил на нее (Южную Русь. – В.К.) тяжелую руку и давал чувствовать ее при всяком удобном случае и унижая, гнетя Юг, старался возвысить себя и свою волость в глазах современников; эту политику провел он с обычною, ни перед чем не останавливающеюся энергиею и, нужно признаться, с немалым успехом» (цит. соч. с. 221; естественно высказать мысль, что этот «немалый успех» опирался на объективно-историческую потребность!).
То же самое М. С. Грушевский говорит о преемнике Андрея, владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо. После смерти в 1194 году киевского князя Святослава (того самого, чье «золотое слово» звучит в «Слове о полку Игореве») «по родовым счетам старейшим приходился Всеволод, но Всеволод, подобно брату (т. е. Андрею Боголюбскому – В.К.), не желал вокняжаться в Киеве: это все та же политика пренебрежения, унижения Киева, которую практиковал раньше Андрей. По словам Суздальской летописи, Всеволод послал бояр своих в Киев «и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича»…» (там же, с. 254) – то есть заведомо второстепенного князя, «державшего» до этого «провинциальные» Белгород и Овруч.
Многое в этих суждениях явно несерьезно (скажем, тезис о вероятной совсем иной судьбе Киева в случае более продолжительной жизни Изяслава Мстиславича). И, конечно же, дело не в неком недоброжелательстве Андрея Боголюбского к Киеву, а в том, что центр Руси в силу естественной исторической потребности или, вернее, необходимости переместился в ее, говоря условно, географический центр. Отсюда в XII–XIII веках Андрей Боголюбский и его преемники – Всеволод Большое Гнездо (был Владимирским князем в 1176–1212 гг.), его сын, герой знаменитого сказания о Китеже Юрий Всеволодович (1212–1238, с перерывом в 1216–1218 гг.), младший брат последнего, адресат знаменитого «Моления Даниила Заточника» Ярослав (1238–1246), его сын, Александр Невский (1252–1263), и т. д., – в той или иной мере правили (или хотя бы проявляли волю править) всей Русью от Киева до Новгорода. И из уже приведенных выше обращенных к «великому князю Всеволоду» призывов в «Слове о полку Игореве» ясно, что в Южной Руси жаждали поддержки из Владимира.
