Собрание сочинений. Том 5 - Маркс Карл Генрих (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
29 октября 1848 г.
Демократический конгресс в Берлине
Это воззвание подменяет отсутствие революционной энергии проповедническим пафосом нытиков, за которым кроется явное убожество мысли и чувства.
Вот несколько примеров!
Воззвание ожидало, что мартовские революции в Вене и Берлине «осуществят единство и свободу» немецкого народа «одним ударом». Другими словами: воззвание мечтало об «одном ударе», который сделал бы излишним для немецкого народа «развитие» с целью осуществления «единства и свободы».
Однако тут же вслед за этим фантастический «один удар», заменяющий развитие, превращается в «развитие», которому воспрепятствовала реакция. Фраза, сама себя уничтожающая фраза!
Мы уж не говорим об однообразном повторении одной и той же главной темы: Вена в опасности, а вместе с Веной в опасности и свобода Германии; помогите Вене, тем самым вы поможете себе! Эта мысль не облекается в плоть и кровь. Одна и та же фраза варьируется на все лады до тех пор, пока она не превращается в целую проповедь. Отметим лишь, что искусственный, ложный пафос всегда сбивается на такого рода неуклюжую риторику.
«От нас, немецкие собратья, зависит не допустить гибели свободы в Вене, не дать ей стать жертвой военной удачи варварских орд».
И как же нам это сделать?
Прежде всего с помощью обращения к чувству долга «немецких правительств». C'est, incroyable!{174}
«Самый священный долг немецких правительств — употребить все свое влияние, чтобы спешно оказать помощь находящемуся в опасности братскому городу».
Кого же должно послать прусское правительство против Ауэршперга, Елачича и Виндишгреца — Врангеля, или Коломба, или принца Прусского? Разве «демократический» конгресс имел право хотя бы на минуту стать на эту детски наивную и консервативную точку зрения в отношении немецких правительств? Имел ли он право хотя бы на минуту отделять дело и «самые священные интересы» немецких правительств отдела и интересов «хорватского порядка и свободы»? Правительства будут самодовольно улыбаться по поводу этих девических мечтаний.
А народ?
Народ в общем призывается «принести любую жертву ради спасения Вены». Прекрасно! Но «народ» ждет от демократического конгресса определенных требований. Кто требует всего, тот ничего не требует и ничего не получает. Определенное же требование, самая суть, заключается в следующем:
«Требуйте со всей настойчивостью и непреклонностью от своих правительств, чтобы они подчинились вашему большинству и спасли дело немецкого народа и дело свободы в Вене. Спешите! Вы — сила, ваша воля — закон? Вперед!»
Допустим, что благодаря грандиозным народным демонстрациям удалось бы добиться от правительств принятия официозных мер к спасению Вены — в таком случае мы были бы осчастливлены вторым изданием «штейновского приказа по армии». Пытаться использовать нынешние «немецкие правительства» в качестве «спасителей свободы», — как будто они не выполнили своего истинного назначения, своего «самого священного долга» архангелов Гавриилов «конституционной свободы», участвуя в общеимперских экзекуциях? «Демократический конгресс» должен был бы молчать о немецких правительствах или же ему следовало бы беспощадно разоблачить их тайный сговор с Ольмюцем и Петербургом.
Хотя воззвание рекомендует «спешить» и в действительности нельзя терять времени, гуманистическая фразеология уносит его за пределы Германии, за пределы всяких географических границ в космополитическую иллюзорную страну «благородных сердец» вообще!
«Спешите! Вперед! Вперед, люди свободы, во всех немецких землях и в других местах, где идеи свободы и гуманности зажигают благородные сердца!»
Мы не сомневаемся, что даже в Лапландии имеются такие «сердца».
В Германии и в других местах! Разражаясь подобными совершенно неопределенными фразами, «воззвание» обнаруживает свою подлинную сущность.
Совершенно непростительно, что «демократический конгресс» скрепил своей подписью такой документ. «Современники» не будут им «восхищаться», а «потомки» не «вознаградят» его «бессмертной славой».
Несмотря на «Воззвание демократического конгресса», мы все же надеемся, что народ пробудится от своей спячки и окажет Вене ту единственную помощь, которую он еще может в данный момент ей оказать, и эта помощь — победа над контрреволюцией в своем собственном доме.
Написано К. Марксом 2 ноября 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 133, 3 ноября 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ПАРИЖСКАЯ «REFORME» О ПОЛОЖЕНИИ ВО ФРАНЦИИ
Кёльн, 2 ноября. Еще до июньского восстания мы неоднократно разоблачали иллюзии республиканцев, придерживающихся традиций 1793 года, республиканцев из газеты «Reforme»(«парижской»). Под влиянием июньской революции и вызванного ею движения мало помалу раскрываются глаза у этих утопических республиканцев.
Передовая статья «Reforme» от 29 октября показывает нам борьбу, происходящую в этой партии между старыми ее иллюзиями и новыми фактами.
«Reforme» говорит:
«С давних пор бои, которые велись у нас за обладание правительственной властью, были классовыми войнами. Борьба буржуазии и народа против дворянства при возникновении Первой республики; самопожертвование вооруженного народа за пределами страны; господство буржуазии внутри страны при Империи; попытки реставрации феодализма при Бурбонах старшей линии; наконец, в 1830 г. триумф и господство буржуазии — такова наша история».
Со вздохом «Reforme» добавляет к этому:
«С сожалением, разумеется, говорим мы о классах, о богопротивных и ненавистных различиях; но эти различия существуют, и мы не можем отрицать этого факта».
Это означает следующее. Республиканский оптимизм «Reforme» видел до сих пор только «citoyens»{175}. Но история так сильно приперла ее к стенке, что газета не могла уже больше с помощью фантазии устранять раскол этих «citoyens» на «bourgeois»{176} и «proletaires»{177}.
«Reforme» продолжает:
«В феврале был сломлен деспотизм буржуазии. Чего требовал народ? Справедливости для всех, равенства.
Таков был его первый клич, его первое желание. Буржуазия, прозревшая, когда в нее ударила молния, вначале не желала ничего иного, кроме того, что желал народ».
«Reforme» все еще судит о характере февральской революции по февральской фразеологии. В февральскую революцию деспотизм буржуазии отнюдь не был сломлен — он получил вполне законченное выражение. Корона, последний феодальный ореол, скрывавший господство класса буржуазии, была сброшена. Господство капитала выступило в чистом виде. Буржуазия и пролетариат боролись в февральскую революцию против общего врага. Как только общий враг был устранен, на поле сражения остались лишь эти два враждебных класса, и между ними должна была начаться решительная борьба. Но, спросят нас, если февральская революция установила господство буржуазии в законченном виде, то чем же вызван новый поворот буржуазии назад, к роялизму? Нет ничего проще. Буржуазия тоскует о том времени, когда она господствовала, не неся ответственности за свое господство; когда мнимая власть, стоя между ней и народом, должна была действовать в пользу буржуазии и в то же время служить ей прикрытием; когда у буржуазии был, так сказать, коронованный козел отпущения, которому пролетариат наносил удары всякий раз, когда метил в нее самое, и против которого буржуазия сама объединялась с пролетариатом, как только этот козел отпущения становился ей в тягость и у него возникало намерение утвердить свою власть как власть для себя. В лице короля буржуазия имела громоотвод от народа, а в лице народа — громоотвод от короля.
Принимая за действительность частью лицемерные, частью добросовестные иллюзии, получившие широкое распространение на другой день после поражения Луи-Филиппа, «Reforme» рассматривает движение после февральских дней, как ряд ошибок и прискорбных случайностей, которых можно было бы избежать, если бы нашелся великий муж, который соответствовал бы тому, что требуется ситуацией. Как будто Ламартин с его обманчивым блеском не был истинным мужем, соответствующим ситуации.
