De Secreto / О Секрете - Фурсов Андрей Ильич (читаем книги онлайн txt) 📗
А вот, что пишет литературовед Г.А. Морев: «Солженицын перестал быть в середине 1960-х годов, с завершением “В круге первом” и “Ракового корпуса”, литератором в традиционном смысле. И “Архипелаг ГУЛаг”, и “Август Четырнадцатого” (как и всё “Красное Колесо”) уже были — каждый по-своему — силовыми акциями, текстами-ударами по СССР» [174]'. Иначе говоря, и «Архипелаг», и «Красное колесо» — это не литература, а политика [175].
О том, как далеко в критической оценке литературного творчества А.И. Солженицына ушла общественная мысль, свидетельствуют публикации B.C. Бушина, который обнаружил, что писатель, известный как «мастер языка», почти всю жизнь не расстававшийся со словарем В. Даля, издавший «словарь языкового расширения», языком, оказывается, владел не безукоризненно [176].
На это поклонники «великого писателя» могут возразить: подумаешь, писал «Вячислав» вместо «Вячеслав», «Керил» вместо «Кирилл», у него ведь было математическое образование. А потом ещё И.А. Крылов говорил: «Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться».
До каких же литературных «облак» удалось подняться А.И. Солженицыну?
Нам неизвестны его довоенные рассказы и произведения военного времени. Но позднее он сам признал первые пробы своего пера неудачными, отметив, что серьёзно стал писать, только оказавшись за колючей проволокой [177], когда начал автобиографическую поэму «Дороженька». Обратившись к этой поэме, я растерялся, не зная, что выбрать для иллюстрации его творчества. Помогла Людмила Ивановна Сараскина, которая в своей книге о А.И. Солженицыне, одобренной её героем, сочла возможным привести такой поэтический перл:
Характеризуя А.И. Солженицына как поэта, В. Шаламов писал: «Это — безнадёжный стихотворный графоман с соответствующим психическим складом этой страшной болезни, создавший огромное количество непригодной стихотворной продукции, которую никогда и нигде нельзя предъявить, напечатать» [179].
В ссылке из-под пера А.И. Солженицына вышли пьесы «Республика труда» (другое название «Олень и шалашовка»), «Пир победителей» и «Пленники» (первоначальное название «Декабристы без декабря»).
«Прочитал Солженицына «Пир победителей»… — писал М.А. Шолохов. — Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в опереточном стиле да ещё виршами такими примитивными, каких избегали даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времен! О содержании и говорить ничего» [180].
Не усмотрев в этой пьесе художественных достоинств, С. Залыгин, однако, счёл необходимым отметить, что «Пир победителей» — это гимн русскому офицерству [181]. Невольно вспоминаются пушкинские слова: «Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить и в самой подлости осанку благородства». О каком гимне может идти речь, если пьеса имеет обличительный характер, о чем говорит её ироничное название?
«Все командиры, русские и украинец, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди, — констатировал М.А. Шолохов. — Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кенигсберга… Почему осмеяны солдаты-русские… и солдаты-татары? Почему власовцы — изменники родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа?» [182]
Поражает текст «Пленников». Пьеса состоит из десяти картин. Первые две и последняя написаны в стихах, если их можно назвать таковыми, семь в прозе. Представьте. На сцену выходят герои, два действия изъясняются высоким штилем, затем вдруг переходят на прозу, а завершают опять стихами.
Удивляет и «Республика труда». Написать пьесу, в которой было несколько десятков действующих лиц, значит ничего не понимать не только в сценическом искусстве, но и в литературе. Не зря А.Т. Твардовский, отметив обилие героев, ограничился только одной фразой: «Вижу дело фуево» [183].
Таким образом, когда летом 1956 г. А.И. Солженицын в возрасте 37 лет возвратился из ссылки, в литературном отношении он ничего собою не представлял. А то, что к этому времени было написано им, свидетельствует скорее о затянувшемся ученичестве, чем о таланте.
В связи с этим нельзя не отметить, что в 37 лет умер А.С. Пушкин, в 35 — не стало С.А. Есенина, М.Ю. Лермонтов погиб, не дожив до 27. У всех к этому возрасту «болдинская осень» была позади. И какая «осень»! А ведь и другие выдающиеся писатели прожили немного: А.А. Блок — 41 год, Н.В. Гоголь — около 43, А.П. Чехов — 44.
Может быть, Александру Исаевичу удалось впоследствии не только догнать их, но и уйти далеко вперед?
В 1959 г. им были написаны два рассказа «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор», в 1960 г. — киносценарий «Знают истину танки» и пьеса «Свеча на ветру». Сценарий и пьеса снова оказались неудачными, а два рассказа сделали А.И. Солженицына известным.
«Один день…» написан с максимально возможным для того времени приближением к действительности, что можно рассматривать как отход от социалистического реализма и возвращение к реализму критическому. С этим рассказом в нашу литературу вернулась проблема обычного, «маленького человека». Этого достаточно, чтобы оценить рассказ как необычное явление в послевоенной советской литературе.
Однако Лев Копелев был совершенно прав, когда назвал «Один день…» «производственной повестью». В этом отношении её новизна заключалась только в том, что вместо жизни рабочего, колхозника, учителя, врача была описана жизнь заключённого.
Оценивая это произведение, нельзя не отметить, что нам неизвестен его черновой вариант и мы судим о нём по напечатанному тексту. Между тем имеется свидетельство, что «Один день…» приобрёл современный вид во многом благодаря редакторской правке [184].
«Матрёнин двор» — довольно скромный журналистский очерк, достоинство которого только в том, что это одна из первых в советской литературе попыток показать нашу деревню без прикрас, такой, какой она была на самом деле. С этой точки зрения «Матрёнин двор» можно отнести к истокам того направления в советской литературе, представители которого получили название «деревенщики».
«После “Одного дня Ивана Денисовича”, превознесённого до небес, — пишет В. C. Бушин, — удивляли вещи, написанные торопливо, неряшливо, неглубоко: рассказ “Для пользы дела”, очерк “Захар Калита”, повесть “Раковый корпус”… Здесь громкая знаменитость представала писателем не только менее опытным, но и зачастую неумелым» [185].
«Раковый корпус» — по сути дела другой вариант производственной повести. «Один день» — о лагерной жизни, «Раковый корпус» — о больничной. И здесь, на мой взгляд, главное достоинство повести в том, в чем многие при её обсуждении видели недостаток и называли излишним «натурализмом», т. е. в стремлении показать больничную жизнь с максимальным приближением к реальности.
В 1966–1968 гг. повесть стала предметом открытого обсуждения, в ходе которого были отмечены её недостатки: «фельетонный разговор», «схематичность, прямолинейность, однозначность», «памфлетность», «публицистичность», «очерковость», «плакатность», «карикатурность», «примитивность» [186].
