Образ врага. Расология и политическая антропология - Савельев Андрей Николаевич (е книги txt) 📗
Хочется спросить, а приличны ли разговоры о «нечистокровности», прилично ли выпячивание своей «недоделанности», невнятной этнической, расовой и национальной определенности? Прилично ли навязывать обществу представления, что быть евреем в России — это «круто», а быть русским — подлая судьба? Что быть полукровкой — норма, а быть русским — нечто постыдное?
Толкования приличий между русскими и расистами-демократами расходятся принципиально. Русские с удовольствием говорят, что они русские. И не видят никакого оскорбления в том, что еврей называет себя евреем, что также его именуют люди других кровей. Русские не требуют себе преимуществ только за то, что они называют себя русскими. Русские не высчитывали и не собираются высчитывать, сколько у кого инородческой крови, пока инородец не ведет себя как враг или чужак. И даже когда он становится врагом, насколько он «чист» никто не будет интересоваться — он заведомо «нечист», и если даже по происхождению числится русским, то все равно он испачкан, и его родословной никто не поверит.
Мы не станем интересоваться кровосмесью писателей или родовыми корнями актеров на том основании, что они выказывают явные признаки русофобии. Но мы точно знаем, что они к этому вопросу относятся с особым вниманием — их самих собственные кровные задатки еще как интересуют! Ибо именно это для них становится оправданием русофобии, которая под демократической маской протаскивает самый настоящий расизм. Точнее, ту его форму, которая дает основания не для раздельного существования (такая форма расизма была бы для русских вполне приемлемой), а для геноцида, в организации которого люди-коктейли принимают самое активное участие, действуя в союзе с компрадорской властью.
Смешанность кровей либералы все время выдают за идеал, выталкивая на политическую авансцену ублюдков и выдавая их взгляды и их поведение за цивилизованный стандарт. Люди-коктейли назойливо лезут нам в глаза, утверждая свой стиль поведения, диктующий молодежи не жалеть ничего — даже могилы героев. А под сурдинку пропаганды либеральных кровосмесей (в сочетании со свободной любовью и свободами для гомосексуалистов) шакалы-падальщики формируют свои альянсы во власти и экономике. Там чистота крови (лишь бы не была русской!), вероятно, проверяется очень тщательно. А вместе с ней — приверженность к идее уничтожения России.
Чтобы не состоялась либеральная мечта всесмешения — вавилонского блуда — граждане Росси должны помнить и чтить свои родовые корни. И требовать государственной регистрации своей родовой истории в паспорте, откуда либералами убрана графа «национальная принадлежность». Мы — русские, русская нация, состоящая из дружественных народов, традиционно проживавших на территории исторической России, мы — дети своих родителей и родители своих детей. Без признания властью этой стороны нашей идентичности, у нас не может быть полноценного гражданства — свободной лояльности к власти, которая сегодня намерена прервать нашу родовую историю и превратить нас в скотов.
Интеллигенты-космополиты
Космополитический нигилизм в России берет свое начало с самого образования российского общества — то есть, отдельного от государства коллективного мнения, сначала обособившегося в кружках аристократии, потом — в разночинной публике, не находящей себе применения в продуктивной деятельности, затем — в политической деятельности, подстрекавшей народ к бунту и разрушению собственного государства.
Герцен писал в своих воспоминаниях о настроениях публики во время польского мятежа: «Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков». «Когда вспыхнула в Варшаве революция 1830 года, русский народ не обнаружил ни малейшей вражды против ослушников воли царской. Молодежь всем сердцем сочувствовала полякам. Я помню, с каким нетерпением ждали мы известия из Варшавы; мы плакали, как дети, при вести о поминках, справленных в столице Польши по нашим петербургским мученикам». Либералы всегда жили из принципа: «как сладостно Россию ненавидеть».
Страсти, бушевавшие среди нигилистов-космополитов, достаточно описаны в русской литературе. Но более всего выразил брожение, распространявшееся от интеллигенции, Ф.М.Достоевский в своем романе «Бесы». Достоевский, подбирая определения для бесов революции, назвал ее духовных лидеров «передовыми». Вокруг них обретается просто «сволочь», «дряннейшие людишки», «сор».
Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудье подхватывают заразившиеся зарубежным вольнодумством — надо все оспорить, все осудить и очернить. Наконец, «передовыми» становятся чиновники, играющие в «современность», а потом и просто уступающие инициативу «сволочи». Эти уже безо всякого признака мысли, но с одним только беспокойством и нетерпением. И вот «дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать все священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать». И все эти «скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, — все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамскими обществом».
Народоволец Николай Морозов в своих мемуарах припоминает, что в его кругу (а это и была самая настоящая «сволочь») только террор казался единственно действенным способом политической борьбы. «Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришел к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику». Идеалом для народовольцев были и в те времена США, о которых почти ничего не знали, но любили больше своего Отечества.
Космополиты, ненавидящие свой народ за отсутствие «высшей психики», как показывает российская история, непременно переходят к террору. Чтобы понудить народ к «свободному выбору своего пути», народовольцы дошли до идеи цареубийства — обезглавить государство, полагали они, стоит именно для того, чтобы народ снова отказался от тех табу, которые делали Империю несокрушимой. Устоявшееся престолонаследие превращало самодержцев в бесспорных правителей, а потому в народном взгляде — в бесспорных же помазанников Божиих. Убийство царя означало, что «все позволено», что «Бога нет». И тогда вместо воли Божией, вместо богоданной власти народ должен был начать управляться сам собой — посредством интеллигенции и ее космополитичного разума образованных невежд.
Русский философ Г.П.Федотов видел истоки нигилизма в духовном строе русской интеллигенции, которая одновременно идейна и беспочвенна. Идейность в прежней русской интеллигенции (добавим, что и в теперешней — космополитической) — особый вид рационализма, который несет на себе этическую окраску. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость. Интеллигент «берет готовую систему “истин” и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность защищает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость — этически, с изгнанием всех иррациональных, мистических или жизненных основ религии». Именно так, зачитывая до дыр советскую Конституцию (а позднее — Декларацию прав человека), сходили с ума от вируса чаадаевщины диссиденты-шестидесятники.
