Симеон Гордый - Балашов Дмитрий Михайлович (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
С юга славяне принесли с собою горькую память разгрома и мудрость, полученную в беде, поняв, что только единство, токмо государственная власть служат порукою независимости в борьбе с сильным соседом. Вероятно, они же принесли с собою и южно-русское имя «русь», принесли или обновили, ибо «росомоны» (народ россов) воевали в Поднепровье с королем Германарихом еще в четвертом столетии.
С Запада приходили и отступали славяне поморские, венеды (к концу XII столетия окончательно завоеванные немцами) из Бранибора, Волина и иных градов, шли из земель литовского племени пруссов (почему и главная улица Софийской стороны Новгорода Великого получила название Прусской). Эти несли с собою навыки мореходства и гнев разбитых, но не покоренных, не сдавшихся врагу. И они тоже понимали, что в единстве – сила.
А вокруг была чудь, местная, распространившаяся от реки Наровы и до Новгорода по северным окраинам новогородской земли. И она тоже, почуяв, что от датчан и свеев иначе не спастись, вступила в союз со славянами, основав третий, Неревский конец, рядом с Прусским, или Людиным, концом на левом берегу Волхова. Позднее здесь образовался еще один конец – Загородье; а на правом берегу Волхова, рядом с древнею Славной, вырос Плотницкий конец – наследник ремесленного окологородья Славянского холма.
Почему на Славенской стороне возникли городской торг, вечевая площадь и княжеская резиденция – Ярославово дворище?
Почему на другой стороне Волхова, в Людином конце, воздвигнута была главная городская святыня – Святая София новогородская и возник Детинец – сердце города, с палатами архиепископа в нем?
Почему в века самостоятельности новогородской, когда все и вся уже перемешалось в городе и возник один неразличимый народ с одним наречием, норовом, нравами, – славляне чаще держались владимирской власти княжеской, а неревляне с пруссами ладили отступить от нее, прибегая к помочи литовских князей? И было так до самого конца, до заката, до исхода пятнадцатого столетия.
Века говорят в нас голосом крови, и можно забыть, можно не знать, но неможно не послушать этого упорного голоса, голоса древних предков своих, навек уснувших в земле. Так лучше знать, много лучше знать, ведать и понимать эти далекие тихие голоса! От очень многих роковых ошибок избавит нас знание далекого прошлого. Не пренебрегайте же им!
Евстафий Дворянинец, многолетний тысяцкий, затем – степенной посадник, убитый два года назад вечевым сходом, был плотницким боярином, представителем Торговой стороны. Славенскими боярами были и Федор с Михаилом Даниловичи, враги неревлянина Онцифора Лукина, по мнению черных людей, сгубившие его отца, Луку Варфоломеева, во время двинского похода.
Нынче Федор Данилович возглавил посольство к великому князю с просьбою о заступе, Онцифору же Лукину с Яковом Хотовым (прусским боярином от Людина конца ) выделена была малая рать, в четыреста охочих молодцов, для отражения свеев, захвативших ижору. Так город разделил извечных супротивников, каждому назначив свою часть в отражении общей беды.
Ежели считать земные заслуги тех, чьей волею простой поп с Кузьмодемьяней улицы, Василий Калика, стал архиепископом Великого Нова Города, то на первом месте оказался бы неревский боярин Олфоромей Юрьич, умерший пять лет назад в доброй старости, окруженный почетом и уважением сограждан.
В том же году его сын, Лука Варфоломеев, «без новогородского благословенья» пошел в Заволочье, на Двину, «скопив с собою холопов сбоев» (то есть набрал ватагу того голодного и вольного люда, который уже не первый год сотрясал Новгород в пожарах и мятежах), взял ратью на щит все погосты по Двине, поставив свой городок Орлец. Лука был убит в одной из своих грабительских вылазок заволочанами. Сын его, Онцифор, в это время отходил на Волгу.
Когда в Новгород дошла весть о смерти Луки, черные люди поднялись как один против боярина Ондрешка и посадника Федора Данилова, крича, что те нарочно подослали заволочан убить Луку. Началась пря, нередкая в Новгороде. Села и домы Федора с Ондрешком были разгромлены, сами они целую зиму отсиживались в Копорье.
Возвратясь с Волги, Онцифор с Матфеем Козкой подали жалобу на бояр Ондрешка и Федора. Два вечевых схода собрались одновременно. Одно, с Онцифором и Матфеем, – у Софии, другое, с Федором и Ондрешком, – на Ярославле дворе. Не дождав владыки, пытавшегося усмирить страсти, неревляна ударили первые, перейдя мост на ту сторону Волхова, и – не устояли. Матфей Козка с сыном был ят, а Онцифор убежал. Город разделился на две половины, и лишь с большим трудом Василию Калике с московским наместником Борисом удалось свести своих сограждан в любовь и заключить мир.
С тех пор минуло пять лет. Стал старше Онцифор, стал умнее. И задумывать начал уже не о кровных обидах своих, а об обидах всего Господина Великого Новгорода. Понял, что не в том сила, чья сторона, чей конец одолеют в борьбе за власть, а в том, чтобы притушить саму ту бесконечную прю сограждан своих, объединить Новгород… Но как и чем?
Враги отца, одолевшие в давешнем споре, косились и на Онцифора. Не случись Магнушева нахожденья на Новгород, невесть, и созвали бы его. Но огромная шведская рать, но грозный ультиматум короля Магнуша содеяли то, что и об Онцифоре вспомнили наконец.
Онцифора Лукина с Яковом Хотовым и Михаилом Фефилатовым послали в водскую землю против свейских немцев, пустошивших край, крестя ижору и вожан в свою веру. Рати трем воеводам дали, как сказано, всего четыреста человек. Онцифор не спорил и не просил большего. Людей зато отбирал сам – по старой памяти, по приятству, по навыкам боевым. Про себя подумалось: воюют завсегда не числом, а уменьем! В себя он верил. Товарищи подобрались добрые, коим мочно было и объяснить замысел свой, и потребовать строгого сложенья за ратными. Шли скоро и скрытно, перенимаючи слухи. Ночевали в лесах. Король, по сказкам беглецов, с великою ратью оступил Орехов, а по волости выслал загонные дружины – пустошить край и крестить жителей.
Ночью, в шатре, кинув на еловый лапник попону и сунув седло под голову, Онцифор лежал, слушая тонкий комариный зуд под пологом шатра, изредка рассеянно проводил рукою по челу, стирая кровососов вместе с собственною кровью, думал. Яков Хотов сердито ворочался в темноте, матерился.
– Не успишь от их!
Онцифор посоветовал лениво:
– Думай помене об ём, комар и сам сгинет…
– Словно как к Нову Городу липнут! – отозвался Хотов, вздыхая. – То датски немчи, то орденьски, то свея, то литва, то московици!
– А мы, – возразил Онцифор, – об этом только и мыслим, кому поддатисе, Литве али Москве! А про своих, про новогородчев, и думы нет! Мне коли бают: «Хто тоби люб больши, Ольгирд али князь Семен?» – отвецяю: «Дурни! Господин Великий Новгород мене люб паче всих!» А у нас, гляди, теснота во гради! Кому воли хотца – на Волгу али на Каму подавайсе али на пожарах хоромы разбивать!
– Дак ты за ентих, за шильников? – снедовольничал Яков.
– Не за ентих и не за тех! Пойми! – вскипел Онцифор. – Сила есь! Куды направить ее? Кому направлять?! Вота где скорбь наша! Бояре мы?! А водим цернь ратью друг на друга, конечь на конечь, Торговый пол на Софийску сторону! Тута и надобен нам то Ольгирд, то великий князь, сами за ся решить ницего не можем дак!
– Ну а… Кого ты-то предлагашь в посадники?
– Кого ни предложи, иныи не стерпят!
– То-то.
– То, да не то… Дума у меня есь одна! Ночами не сплю! А совокупить ежели? Обчий совет посадничь, ото всех концей? Цтоб в кажном конци посадник и печать своя, а надо всеми – степенной. И обид не станет! Как в древлем Риме сенат, али в Афинах гречьких ареопаг ихний, или вон в Венецейском гради, у фрягов… Совет станет совокупною властью – целое! Воля города! Вникни! И – сами за ся! Быть может, от нас тогда затеет новая власть! Не княжая, боярская! С вецем, с советом вятших! Гляди: весь север наш! Заволочье! Великая Пермь! За Камень шагнули, на Волгу! А тамо, может, и Орду мы передолим, и от нас, от нашего града возникнет и утвердит новая Русь! Суздальского князя поддержим по первости-то, в Царьград пошлем! Черква новогорочка древлее володимерьской самой!
