История Руси и русского Слова - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Как же возникла эта «новаторская» версия? В наших руках имеется несколько разнообразных русских источников, а также польских и германских хроник, рассказывающих о событиях на Руси в 1015–1019 годах; все они дают более или менее единую картину событий, очерченную мною выше. Но существует еще исландская (первоначально – норвежская) «Сага об Эймунде», повествующая о норманнах (варягах), которые были вынуждены уйти из родных мест и стать наемными воинами русских князей. И образы этой «поэмы в прозе» затмили в глазах некоторых историков гораздо более достоверные сообщения всех других имеющихся налицо источников.
Нет сомнения, что «Сага об Эймунде» восходит к рассказам непосредственных очевидцев событий – скандинавских наемников, служивших русским князьям начала XI века. Однако рассказы эти передавались из уст в уста в течение четырех с половиной (!) столетий и лишь в конце XIV века были записаны в далекой Исландии…
В «Саге об Эймунде» повествуется, в частности, о том, как норманны помогают русскому «конунгу» по имени «Ярицлейв» бороться против его соперника-брата, зовущегося «Бурицлав» (в ранних переводах на русский язык имена героев саги воспроизводились неточно – как «Ярислейф» и «Бурислав» [480]) и, в конце концов, тайно убивают «Бурицлава». Сага эта стала объектом внимания русских историков еще с 1833 года, и вплоть до 1957-го года «Бурицлав» рассматривался как образ, соединивший в себе двух «прототипов» – Болеслава и вдохновляемого им Святополка; важно отметить, что в других источниках о конце Святополка говорится весьма неясно, неопределенно, и, вполне возможно, он в 1019 году в самом деле был тайно убит норманнскими наемниками Ярослава (как это изображено в саге). Естественно предполагать также, что вначале в саге фигурировали по отдельности оба врага Ярослава, но за четыре с лишним века устного бытования саги они «слились» в один образ.
Однако в новейших сочинениях (особенно последовательно в книге украинского историка А. Б. Головко [481]) утверждается, что «Бурицлав» – это-де князь Борис, с которым-де боролся в 1015–1017 годах за власть Ярослав; уже позднее, организовав убийство Бориса, он, мол, начал борьбу с другим соперником – Святополком, поддерживаемым Болеславом, который ранее-де помогал не своему зятю Святополку, а Борису!
Следует прямо сказать, что версия эта смогла возникнуть только в силу звуковой «переклички» Борис-Бурицлав, – хотя «соответствие» Болеслав-Бурицлав ничуть не менее правдоподобно; потом уже стали подбираться разного рода дополнительные «доводы».
Но обратимся к самой «Саге об Эймунде». Ее герой, находясь еще в Норвегии, говорит своим сподвижникам: «Я слышал о смерти Вальдимара (Владимира) конунга… и эти (его) владения держат теперь трое сыновей его… И зовется Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он – старший из них (ясно, что речь идет о Святополке. – В.К.). Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав (Брячислав Полоцкий; в действительности не брат, а племянник двух первых. – В.К.). Бурицлав держит Кэнугард (Киев. – В.К.), а это – лучшее княжество… Ярицлав держит Хольм-гард (Новгород. – В.К.), а третий – Палтескью (Полоцк. – В.К.)… Теперь у них разлад из-за владений… И пришло мне теперь на мысль, если вы согласны, отправиться туда (на Русь. – В.К.) и побывать у каждого из этих конунгов… добудем и богатство, и почесть». Затем «Эймунд и его спутники… прибыли на восток в Хольмгард (Новгород) к Ярицлейву конунгу» (с. 107).
Поскольку сведения о смерти Владимира, постигшей его 15 июля 1015 года, и о «разладе» между сыновьями не могли мгновенно дойти до Норвегии, а зимой корабли Эймунда не отправились бы в Новгород, ясно, что Эймунд прибыл на Русь никак не раньше лета 1016 года. Между тем, по летописи, Борис был убит еще летом 1015 года. Могут возразить, что летописец ошибся. Но абсолютно недостоверно представление, что Борис (именуемый Бурицлавом) правил в Киеве, об этом нет даже и намека во всех других исторических источниках, а в то же время сообщается, что Борис княжил на Волыни и затем в Ростове.
Что же касается называния Святополка в саге Бурицлавом (то есть Болеславом), оно имеет вполне правдоподобное объяснение. Ведь Святополк оказался, в сущности, ставленником, «подручным» Болеслава, – о чем недвусмысленно свидетельствует «Повесть временных лет»: «Приде Болеслав с Святополком на Ярослава с ляхы (поляки)… и победи Болеслав Ярослава. Ярослав же убежа с 4-мя мужи Новугороду. Болеслав же вниде в Кыев с Святополком».
Говоря, что именно Болеслав «победил» и «вошел» в Киев, летопись все же не забывает и Святополка, поскольку для русского сознания он являл впечатляющую фигуру «окаянного» предателя (хотя в то же время летопись видит в нем только презренного подручного Болеслава). Между тем в глазах норманнов важен был носитель военной силы, которой они, наемники, должны были противостоять, и Болеслав-Бурицлав целиком заслонил в саге Святополка.
Подробно остановиться на этом «сюжете» было важно для того, чтобы на конкретном примере показать тот – принимающий подчас поистине патологический характер – «критицизм», или, вернее, очернительство, которое, увы, характерно, как уже говорилось, для значительной части историков Руси-России (и, конечно, проявилось вовсе не только в данном случае). Такие историки готовы «обличать» тех или иных отечественных деятелей даже тогда, когда их версии опираются на заведомо шаткие, как говорится, высосанные из пальца «аргументы».
И в высшей степени показательно, что Лудольф Мюллер, виднейший исследователь Древней Руси и современной Германии, не без возмущения заявил не так давно: «В 1937 г. была опубликована книга Н. Н. Ильина… Автор этой книги утверждает, что убийство Бориса и Глеба дело рук не Святополка, а Ярослава Мудрого. С тех пор и до сего времени растущее число исследователей склоняется к этому мнению, которое все, что сказано в наших источниках, переворачивает вверх ногами. Мнение это… является просто клеветой». [482]
Полная несостоятельность сего «мнения» подтверждается, в частности, и тем, что Ярослав в продолжение своего тридцатипятилетнего правления в Киеве не раз вступал в острые конфликты с другими русскими князьями, но не только не прибегал к убийствам, но и умел наладить вполне дружественные отношения с самыми, казалось бы, непримиримыми противниками.
Очень характерна в этом смысле история вражды и затем союза Ярослава с его младшим братом, Мстиславом Храбрым – князем Тмутороканским и, позднее, Черниговским. Отдаленная Тмутороканская (Таманский полуостров и окрестные территории) земля до 960-х годов была одной из главный составных частей Хазарского каганата.
Ставший каганом после своего победного похода на хазар Владимир посадил одного из своих сыновей, Мстислава, в Тмутороканской земле, где тот – вольно или невольно – нашел опору в остатках разбитых дедом и отцом хазар. На рубеже 1010–1020-х годов Мстислав подчинил еще себе соседних касогов (адыгов) и обрел немалую мощь. И в 1023 году, как сообщает «Повесть временных лет», «поиде Мстислав на Ярослава с козары и с касогы». Ярослав находился тогда в Новгороде, и Мстислав смог войти в Киев, однако «не прияша его кыяне», и он «седе на столе Чернигове» и объявил своим владением левобережье Днепра, – прежде всего земли древнерусского племени северян.
Ярослав, наняв в помощь большой отряд варягов, предпринял поход на Мстислава, который (для большей ясности цитирую летописный текст в переводе на современный язык, сделанном Б. А. Романовым и Д. С. Лихачевым) «поставил северян прямо против варягов а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам». А после битвы «увидев лежащих посеченными… северян и Ярославовых варягов, сказал: «Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела…»
