Трехтысячелетняя загадка - Шафаревич Игорь Ростиславович (читать книги регистрация TXT) 📗
Но вернёмся к началу «перестройки». Тогда в средствах информации кипела идеологическая борьба. С одной стороны, борьба против «сталинизма» или «командной системы». Считалось это очень смелым, хотя тогда уже ничем не грозило. Как видится ретроспективно, непосредственным врагом «демократической прессы» было тогда государство, хоть и ослабевшее, но стоявшее на пути «приватизации» (хотя, может быть, никаких чётких планов и не было). Но, с другой стороны, чувствовалась какая-то душевная связь всех этих журналистов с эпохой 20-х годов, с «комиссарами в пыльных шлемах», как они писали. Поэтому «линией боя» был объявлен 1937 г.; об его ужасах писали с каким-то сладострастием, а всю предшествующую эпоху защищали, чуть ли не бросаясь под танки (фигурально, разумеется). Как тогда писали: «На дворе двадцатые годы. Не с начала, так с конца». И защищали их: «Для чего надо уравнять преступность и безнравственность Сталина с безвыходностью революционеров?» Вот, оказывается, как надо понимать ЧК!
В этой атмосфере появился очень сильно разрекламированный роман Рыбакова «Дети Арбата» — как раз о тяжёлой участи в 34-38 гг. детей коммунистической верхушки, поселившейся на Арбате (откуда и название). Роман, сейчас совсем забытый, был тогда использован как рычаг для поворота массового сознания, широко поддержан обычным приёмом: «впервые сказанная, замалчивавшаяся правда». В нём отражается и интересующая нас тема — еврейское участие в происходившем процессе. Вопрос сразу ставится радикально. Например, автор, Анатолий Наумович Рыбаков, описывает, как два героя — один Борис Соловейчик, другой Саша (видимо, полукровка) сталкиваются с человеком, в терминологии 20-х гг., «из бывших» (да всего лишь бывшим поваром высокого класса), Антоном Степановичем. Они заговаривают о возвращении домой из ссылки, где находились. Дальше — такая сцена:
«— Домой? — Антон Степанович с ненавистью посмотрел на Бориса.
— Где он, дом-то? В вашем Бердичеве? (…)
— А ну, чеши отсюда, мать твою через семь гробов в мёртвый глаз! — сказал Саша.
— Нет! — Борис встал, подошёл к двери, накинул крючок.
— Вы чего, ребята? — беспокойно забормотал Антон Степанович. — Я ведь в шутку.
— Последний раз шутил, стерва, — усмехнулся Саша. Борис навалился на Антона Степановича, прижал голову к стене.
— Ребята, пустите, — хрипел Антон Степанович, выкатывая дрянные белёсые глаза.
— Не до конца его, Боря, на мою долю оставьте, — сказал Саша.
Эта одутловатая морда была ему противна! Падаль! Задумал над ними издеваться. Гад! Рванина! (…)»
Слова старика, нет спора, был и хамские. Но реакция была символичной, совсем в духе закона 1918 г. об антисемитизме — «ставить вне закона».
Не успел отшуметь гул по поводу «Детей Арбата», как появилась новая сенсация — повесть Гроссмана «Всё течёт». Гроссман был одним из виднейших пропагандистов коммунистической эпохи, начиная ещё со сталинских времён, такого же масштаба, как Эренбург. Еврейская тема тоже играла роль в его жизни. Например, первый опубликованный им рассказ «В городе Бердичеве» отражал её очень ярко. А рассказ «Треблинский ад» даже распространялся на Нюренбергском процессе. С другой стороны, он подписал письмо Сталину, требующее самой суровой кары «врачам-убийцам», хотя «процесс врачей» еврейством, в основном, воспринимался как проявление «государственного антисемитизма». Повесть «Всё течёт» была написана в начале 60-х гг., закончена незадолго до смерти автора (1964 г.), хранилась в тайне и стала известна сначала в самиздате. С победой «Перестройки» она была опубликована официально и, вместе с романом Гроссмана «Жизнь и судьба», внедрена средствами информации в общее сознание как новое откровение, «снятие запретов». Повесть, действительно, поразительная. Там очень чётко излагается новое понимание русской истории, собственно даже России (автор говорите «русской душе»), как проявлении принципа «вечного рабства». Причём это относится уже не к какому-то периоду («сталинизм») или социальному слою, автор видит осуществление такого принципа во всей истории («тысячелетняя раба») и даже в русской душе («рабской») и вообще — «реторта рабства».
В некотором смысле эта повесть выражала квинтэссенцию одного настроения, распространённого в те годы. Стремление побыстрее осуществить тогдашние реформы сопровождалось страхом, что этому воспрепятствует некоторая сила, которая суммарно воспринималась как «русский национализм». Подавлению опасного «русского национализма» служила и концепция «русской души — вечной рабы» и ходкий в те годы термин «имперские амбиции». Одно время расплывчатый образ «врага перестройки» — «русского национализма» — конкретизировался в образе общества «Память». По этому поводу по всему миру была развёрнута кампания, вполне сопоставимая по масштабу с кампанией вокруг «Дела Дрейфуса» или «Дела Бейлиса». Об угрозе, исходящей от общества «Память», писали и коммунистические газеты, и американские. Даже Европейский Парламент принял постановление, требующее запрещения этого общества. Сейчас с тех пор прошло 11-12 лет и видно, что «Память» никак себя не проявила, ни в чём не повлияла на нашу жизнь. То есть вся эта мировая кампания отражала, как сейчас говорят, «виртуальную реальность». Но и шире — весь мир был взбудоражен страхами, что из России ему грозит «русский национализм» и «антисемитизм». Газета «Вашингтон Пост» опубликовала статью «Гласность делает слышными голоса антисемитов». Советский академик (ныне покойный) Гольданский напечатал в той же газете статью «Антисемитизм: возвращение русского кошмара» (русский перевод был опубликован в «Советской России»), где сообщает американскому читателю, что в нашей стране «процветают» некие «монархо-фашисты», которые «стремятся закончить то, что начал Гитлер». В качестве единственного примера он приводит потасовку, произошедшую в Доме литератора в Москве. Этот «инцидент в ЦДЛ» тогда обошёл всю демократическую прессу, хотя все его жертвы были чьи-то разбитые очки. (Точнее говоря, одна человеческая жертва была, но как раз со стороны «Памяти»: Смирнов-Осташвили был арестован, осуждён на несколько лет и «найден повесившимся в камере» за несколько месяцев до выхода на свободу). И в то же время русских совершенно реально убивали при погромах в Душанбе или в Туве. Но группа демократических общественных деятелей взволнованно требовала восстановления «закона против антисемитизма» (как в 1918 г.).
