Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943 - Редер Эрих (полная версия книги TXT) 📗
В шесть часов утра 17 октября 1945 года меня вывели из дома без какого-либо предварительного предупреждения. Моей жене, которая осталась в доме, было сказано, что я еду в Москву на пару часов для уточнения каких-то вопросов. Но уже на улице мне сообщили, что меня переводят в Берлин, хотя через несколько дней я вернусь обратно. Мой новый сопровождающий, генерал, которого я не знал, сначала доставил меня в Народный комиссариат внутренних дел, а потом в аэропорт.
Во время полета и после него, в Берлине, я находился под охраной подполковника и еще одного русского офицера. Они строго присматривали за мной в доме в Бабельсберге, в котором меня разместили вместе с журналистом Хансом Фриче. Ранее он содержался в заключении на Лубянке и был доставлен из Москвы на одном самолете со мной. Здесь, в Бабельсберге, нам и вручили копии обвинительного акта, который был выдвинут против нас Международным военным трибуналом по преследованию и наказанию военных преступников.
Здесь я в первый раз услышал о военных преступлениях.
Поскольку для своей защиты мне были необходимы сделанные мной в Москве заметки, я попросил доставить их мне. Через несколько дней заметки эти были мне доставлены, а с ними и мои письменные показания, которые мне надо было подписать. Просмотрев заметки и показания, я отказался подписать эту надуманную кучу фраз из моих заметок, вырванных из контекста, переведенных с грубыми ошибками и только вводящих в заблуждение. Если бы я оказался достаточно глуп, чтобы подписать эту груду фраз вне контекста, к тому же ошибочно переведенных, то трибунал получил бы документ, который при желании можно было принять за признание мною вины.
Я написал заявление на имя председателя Международного военного трибунала, в котором дал полное объяснение всех неточностей и искажений, допущенных в показаниях. Мне не довелось узнать, что стало с этим заявлением. Мои заметки снова изъяли, а через несколько дней Фриче и я были перевезены на автомобиле из Берлина в Нюрнберг. Как и другие заключенные, прибывшие до нас или после нас, мы были помещены в камеры-одиночки нюрнбергской уголовной тюрьмы, в которых день и ночь горел электрический свет.
Нюрнбергский процесс начался 20 ноября 1945 года. Как и другие заключенные, адмирал Дёниц и я были обвинены в военных преступлениях в ходе военных действий на море.
Для подготовки к защите нам было предоставлено совершенно недостаточное время. В качестве своего личного адвоката я выбрал известного гамбургского юриста доктора Симерса, а адмирал Дёниц – главного судью флота Кранцбюллера, имевшего завидную репутацию на флоте благодаря своим блестящим способностям и высоким моральным принципам. По техническим вопросам военных действий на море главный судья флота Кранцбюллер вел защиту нас обоих.
Ранее я знал доктора Симерса только благодаря его репутации, но, по моему мнению, это было скорее преимущество, чем недостаток. Не будучи связанным со мной никакими личными отношениями, он мог участвовать в процессе абсолютно беспристрастно и поэтому был способен проанализировать все пункты обвинения. Это было весьма важно, поскольку заключенные обвинялись как представители различных видов вооруженных сил и представители германского народа. Выступления доктора Симерса на этом этапе предъявления обвинений было исполненным достоинства и тем не менее совершенно блестящим, за что я всегда чувствовал себя обязанным ему.
Обвинения, выдвинутые против меня, состояли в следующем: ведение военных действий на море без соблюдения принятых правил ведения войны, подготовка германского флота к агрессивной войне и, наконец, собственно ведение агрессивной войны путем осуществления военно-морских операций против Норвегии. Аналогичные обвинения были выдвинуты и против адмирала Дёница, за исключением обвинения в подготовке агрессивной войны.
Нюрнбергский процесс был уникален тем, что победители выступали в качестве судей над побежденными, на нем рассматривались и принимались во внимание лишь действия покоренных, тогда как действия победителей были превыше всяких вопросов. Подобный подход не мог обеспечить справедливого и беспристрастного правосудия, поскольку действия обвиняемых рассматривались с точек зрения, не существовавших до этого в международном праве, а действия победителей должны были полагаться безупречными.
Общепризнанным подходом является положение, что в каждой войне действия любой страны в значительной степени определяются поведением ее противников. Поэтому любой вердикт, вынесенный победителем в отношении побежденного противника, теряет много в доверии и признании, если те же самые правила не применяются и к победителю. Судьи же Международного военного трибунала в Нюрнберге приняли в качестве основополагающего принципа своих процедур положение, что в суде никому не будет позволено касаться каких бы то ни было действий союзников или их преступлений. Более того, не было позволено даже касаться Версальского договора, кроме тех случаев, когда Германия обвинялась в его нарушении. Ту определяющую роль, которую он играл во всем развитии Германии с 1920 года, даже не было позволено упоминать.
Вскоре стало совершенно ясно, что и в других отношениях Нюрнбергский трибунал не был справедливым судом в обычном смысле. Он был учрежден единственно из политических соображений, и его главной целью была цель политическая – заклеймить весь германский народ как международного преступника. Отнюдь не один только Гитлер или национал-социалистское правительство, но германский народ в целом должен был предстать в качестве единственного преступника, виновного в проведении преступной агрессивной войны. Подобным образом союзники намеревались продемонстрировать перед всем миром, что их собственные военные действия против Германии и жестокость их оккупационной политики были справедливы и необходимы. Такой карательный подход полностью проявился в том, что подобного рода военный трибунал был учрежден только для рассмотрения дел Германии и Японии, но не Италии, третьего члена «Оси Берлин – Рим – Токио».
После Первой мировой войны признание того, что Германия ответственна за развязывание войны, было зафиксировано в одной из статей Версальского мирного договора, и Германии пришлось подписаться под этим, чтобы иметь возможность обрести мир. Если же это письменное свидетельство вины начало бы впоследствии оспариваться, то самые основы Версальского договора были бы потрясены.
На этот раз союзники намеревались избежать любой возможности подобного развития событий. Вместо неубедительного признания, явно вырванного у Германии силой, теперь вина Германии за войну и ее последствия должна была быть продемонстрирована всему миру в результате широкого публичного разбирательства.
Вместо же этого процесс, по моему мнению, вполне ясно продемонстрировал, что в германском народе или в некой его части не существовало никакого заговора против мира во всем мире. Подобным же образом обнаружилась несостоятельность обвинений в том, что имелась некая группа военных деятелей, в намерения которых входило подстрекание страны к войне. Обвинения против так называемых преступных организаций, в рамках которых обвинялись 3 000 000 высших членов нацистской партии, 500 000 членов СС, такое же число членов СД и 2 000 000 членов СА, также оказались пустышкой. В каждом из этих случаев трибунал счел, что членство в такой группе не является основанием для обвинения; действительные преступления всегда совершались тем или иным конкретным человеком.
По крайней мере, в этом одном-единственном случае истинно демократическая концепция правосудия все же восторжествовала. Широкие, всеохватывающие обвинения, с которых трибунал начал свою работу, вскоре были значительно сужены приведенными доказательствами и принятыми решениями, что уже не было попыток возложить коллективную вину за происшедшее на весь немецкий народ.
Это стало чрезвычайно важным выводом и свидетельством того, что трибунал в отдельных случаях отказывался быть связанным чисто политической точкой зрения. В то же самое время в сфере чисто уголовного судопроизводства трибунал представил неоспоримые свидетельства того, что многочисленные преступления, многие из которых самого ужасного свойства, были совершены теми или иными национал-социалистами. И все же, кроме этих преступников, никто в Германии не имел ни малейшего представления о том, что происходят подобные вещи.
