Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади - Горбаневская Наталья Евгеньевна (читать книги онлайн без .TXT, .FB2) 📗
Я обычно не замечаю слежку – оттого и считаю, что за мной не следят. Но тут было бы слишком трудно не заметить. Притом слежку вели не какие-нибудь начинающие юнцы, а опытные лбы – вероятно, скинувшие со своих плеч ношу неусыпной слежки за Литвиновым и Богораз. Выглядело это очень смешно: здоровенные пожилые мужики, остановишься, обернешься на них, и они, застигнутые врасплох, начинают любоваться небом, деревцами или внимательно глядят себе под ноги. Я забежала в знакомую редакцию [ «Юности», где работали мои друзья Сергей Дрофенко и Виктор Славкин] и из окошка увидела сосредоточенного типа на той стороне неширокой улицы. Когда я выходила из дверей редакции, он и другой такой же сидели на лавочках по обе стороны двери, и я волей-неволей прошла через этот почетный караул.
И как только я вернулась домой, раздался звонок:
– Наталья Евгеньевна? Это говорит Федоров, зампрокурора города Москвы. Что же вы не пришли? Я специально приехал с вами поговорить.
– Я же оставила заявление, – объяснила я и повторила то, что там было сказано. Затем я обещала, что приеду, когда покормлю ребенка.
Не знаю, раздумал ли Федоров со мной говорить или вообще не собирался, но в этот вечер у меня было два опознания и одна очная ставка – ничего больше. Когда я шла к кабинету следователя, Стрельцов стоял с каким-то мальчиком за дверью, ведущей в глубь здания. Когда я проходила, он сильно толкнул парня – оттолкнул, чтобы я его не видела. Этот-то мальчик, 19-летний слесарь из Ростова, и опознавал меня. Владимир Ударцев. С ним же была и очная ставка. Набитый газетной терминологией, он путал агрессию с эскалацией и все время говорил, что я выступала против «эскалации в Чехословакии». Когда я спросила, видел ли он, как задерживали и били демонстрантов, он сжался, как запуганный зверек, и злобно закричал: «Вас всех, всех следовало убить». Следователь обращался с ним на «ты», пренебрежительно, и мне вообще казалось, что парня взяли на площади, подержали ночку в КПЗ, припугнули и сделали из него хорошего свидетеля, возненавидевшего нас, – ведь это из-за нас схватили его, ни в чем не повинного. Но это, конечно, психологическая гипотеза.
Еще он сказал: «Они сами себя побили». Эта версия потом повторялась в следствии: «ударил себя кулаком», «побили друг друга», но все-таки ею не воспользовались.
В конце его показаний я широко раскрыла глаза – пока еще от удивления, а не от ужаса. Он сказал, что, когда меня стали задерживать, я сбила очки с мужчины и стала душить своего ребенка. Чтобы нанести ему повреждения и потом сказать, что их (демонстрантов) били. Мне это представилось такой несусветной чушью, что я сказала: «Да вы, наверное, не видели, как детей держат». Я решила, что ему показалось. И что он честно рассказывает то, что ему показалось.
Позже я узнала, что в деле было еще несколько показаний о том, что я «душила ребенка». «Показаться» нескольким людям не могло. Речь шла, безусловно, об искусственном создании доказательств, которое инспирировалось дознанием и следствием. Видно, потом следствие осознало чрезмерную неправдоподобность этой версии и отказалось от нее. Кстати, и Ударцев на суде отказался от этих показаний.
В тот же день меня опознала Татьяна Михайловна Великанова, жена Бабицкого. Она пришла разыскивать своего мужа, а ее сейчас же допросили как свидетеля да еще привели на опознание. Таким незабываемым образом мы познакомились.
Допрашивал меня не Стрельцов, а следователь, фамилию которого я забыла. От него я впервые услышала версию о том, что нас «спасли». Когда я сказала, что нас били при задержании, он сказал, что, если б нас не задержали, толпа растерзала бы нас. Это тоже была следственная версия, повторенная потом на суде прокурором. Она не имела ничего общего с действительностью, но была призвана оправдать действия тех, кто применил насилие.
Стрельцов руководил ходом дознания. Он подписал постановление о возбуждении дела «по факту организации и активного участия в групповых действиях, нарушивших общественный порядок в 12 часов 25 августа 1968 г. на Красной площади». По кабинетам Петровки уже толклись и командовали работники прокуратуры: тот самый Федоров и следователь Гневковская. Уходя, я слышала, как Федоров сказал про Ударцева: «Вы ему выпишите пропуск на выход, но он нам еще будет нужен». Я тогда не знала, кто эти люди, и решила, что из КГБ, – по хозяйскому тону. У меня есть еще некоторые сведения о показаниях, данных на дознании и на следствии, но здесь я ограничусь лишь непосредственными впечатлениями, а все остальное изложу в рассказе «Следствие», так как не всегда могу с уверенностью утверждать, когда были даны те или иные показания – на дознании или на следствии. Кроме того, именно в эти первые дни была положена основа всех следственных версий, под которую потом подгоняли остальные показания.
Письмо [5]
Я решила написать свое письмо, поняв, что о нашей демонстрации ничего не известно, кроме неопределенных слухов. Заглушаемое западное радио передавало о «попытке» демонстрации, и то «по слухам». Если уж я осталась на свободе, то я должна была довести дело до конца: смысл и цель демонстрации, ее лозунги и ее участники не должны были остаться лишь достоянием слухов. Я написала и отправила это письмо 28 августа, убедившись, что три дня прошло, а демонстрантов не собираются освобождать.
Предварительные примечания к письму. Ошибку с текстом плаката я уже объяснила. Мне представляется не вполне удовлетворительной и фраза, в которой присутствие работников КГБ на площади объясняется только тем, что они дежурили в ожидании чехословацких машин. Как позднее стало ясно, первыми к нам кинулись в основном те, кто вел слежку – за Павлом, за Ларисой, может быть, еще за кем-то из нас. Все они служат в одной и той же воинской части 1164 – какого рода войск, неизвестно, но какого рода войск офицеры занимаются слежкой за такими людьми, как Литвинов, Богораз, Якир, Григоренко?
Главным редакторам газет: «Руде право», «Унита», «Морнинг стар», «Юманите», «Таймс», «Монд», «Вашингтон пост», «Нойе цюрхер цайтунг», «Нью-Йорк таймс»
Уважаемый господин редактор, прошу Вас поместить мое письмо о демонстрации на Красной площади в Москве 25 августа 1968 г., поскольку я единственный участник этой демонстрации, пока оставшийся на свободе.
В демонстрации приняли участие: Константин Бабицкий, лингвист, Лариса Богораз, филолог, Вадим Делоне, поэт, Владимир Дремлюга, рабочий, Павел Литвинов, физик, Виктор Файнберг, искусствовед, и Наталья Горбаневская, поэт. В 12 часов дня мы сели на парапет у Лобного места и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу». Почти немедленно раздался свист, и со всех концов площади к нам бросились сотрудники КГБ в штатском: они дежурили на Красной площади, ожидая выезда из Кремля чехословацкой делегации. Подбегая, они кричали: «Это всё жиды! Бей антисоветчиков!» Мы сидели спокойно и не оказывали сопротивления. У нас вырвали из рук лозунги, Виктору Файнбергу разбили лицо в кровь и выбили зубы. Павла Литвинова били по лицу тяжелой сумкой, у меня вырвали и сломали чехословацкий флажок. Нам кричали: «Расходитесь! Подонки!» – но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подошли машины, и всех, кроме меня, затолкали в них. Я была с трехмесячным сыном, и поэтому меня схватили не сразу: я сидела у Лобного места еще около 10 минут. В машине меня били. Вместе с нами было арестовано несколько человек из собравшейся толпы, которые выражали нам сочувствие, – их отпустили только поздно вечером. Ночью у всех задержанных провели обыски по обвинению в «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок». Один из нас, Вадим Делоне, был уже ранее условно осужден по этой статье за участие в демонстрации 22 января 1967 г. на Пушкинской площади. После обыска я была освобождена, вероятно, потому, что у меня на руках двое детей. Меня продолжают вызывать для дачи показаний. Я отказываюсь давать показания об организации и проведении демонстрации, поскольку это была мирная демонстрация, не нарушившая общественного порядка. Но я дала показания о грубых и незаконных действиях лиц, задержавших нас, я готова свидетельствовать об этом перед мировым общественным мнением.
