Воспоминания - Шпеер Альберт (читать книги без TXT) 📗
На практике только Борман занимал ключевую позицию, которая представляла для других высших руководителей действительную опасность. Используя равнодушие Гитлера, Борман определял, кто из штатских руководителей получит аудиенцию у Гитлера, вернее — кто ее не получит. Едва ли кто из министров, рейхс— или гауляйтеров мог сам выйти на Гитлера, они все должны были обращаться к Борману с просьбой доложить их проблемы. Борман работал очень проворно. Уже через несколько дней тот или иной министр получал письменный ответ, которого ему при ином порядке пришлось бы ждать не один месяц. Я был в исключительном положении. Так как моя сфера деятельности была военной по своей сути, я имел доступ к Гитлеру в любое время. Время для встречи с ним назначалось адъютантами.
После моих бесед с Гитлером нередко заходил Борман. О его приходе адъютанты докладывали кратко и не соблюдая строгую форму. Он появлялся с папками в руках. Несколькими фразами он, монотонно и внешне очень деловито, излагал содержание поступивших к нему документов, чтобы затем самому предложить решение. По большей части Гитлер только кивал головой: «Согласен». Одного этого слова бывало достаточно для составления Борманом подчас очень пространных распоряжений, даже и в тех случаях, когда Гитлер выражался довольно неопределенно. Таким способом за полчаса принималось до десятка и более важных решений. Де-факто Борман начал заправлять внутренними делами Рейха. Несколько месяцев спустя, 12 апреля 1943 г., Борман испросил подпись Гитлера под как будто вполне безобидной бумагой — он становился «секретарем фюрера». Если его прежняя должность, строго говоря, должна была бы ограничиваться партийными делами, то новая позиция уполномачивала его теперь официально проявлять активность в абсолютно любой области.
После моих первых успехов на ниве вооружений в отношении Геббельса ко мне раздражение, которое он после своей истории с Лидой Бааровой и не скрывал, сменилось благорасположением. Летом 1942 г. я обратился к нему с просьбой задействовать свой аппарат — киножурналы, еженедельники и газеты получили соответствующие указания. Мой авторитет рос. Нажатием кнопки министр пропаганды сделал меня одной из известнейших личностей Рейха. Этот подросший капитал мои сотрудники использовали в свою очередь в их повседневных трениях с государственным и партийным аппаратом.
Было бы неверно делать умозаключения относительно личности Геббельса, основываясь на заигранном фанатизме его речей, и представлять его себе человеком с клокочущим темпераментом. Он был усердным трудягой, дотошным в претворении своих идей в жизнь, не теряя при этом, однако, из поля зрения общую картину. У него была способность абстрагировать проблему от сопутствующих обстоятельств, что позволяло ему, как это мне тогда представлялось, приходить к дельным суждениям. Это впечатление возникало не только благодаря его цинизму, но и логическому ходу его мыслей, по которому было видно, что посещение университета не прошло бесследно. Только в общении с Гитлером он казался скованным.
На первой, столь успешной стадии войны он не обнаруживал особенного тщеславия; напротив, еще в 1940 г. он говаривал о своем намерении после победоносного завершения войны всецело посвятить себя своим многочисленным личным хобби, а ответственность должно будет принять на себя новое поколение.
В декабре 1942 г. катастрофический поворот событий побудил его чаще приглашать к себе трех своих коллег: Вальтера Функа, Роберта Лея и меня. Выбор был показателен для него: мы все были дипломированными выпускниками высших учебных заведений.
Сталинград нас потряс — даже не в первую очередь трагедией солдат 6-й армии, а тем, что подобная катастрофа могла приключиться под командованием Гитлера. До этого любой неудаче можно было противопоставить успех, который уравновешивал все потери, жертвы и поражения или, по крайней мере, позволял о них не думать. В первый раз мы потерпели поражение без эквивалента взамен.
«В начале войны, — рассуждал Геббельс во время первого из этих обсуждений, в январе 1943 г., — мы, ограничиваясь полумерами внутри страны, добились слишком крупных военных успехов. Поэтому мы уверовали, что можно и далее одерживать победы без чрезмерного напряжения. Англичанам в этом смысле повезло, они уже в самом начале пережили Дюнкерк. Это поражение стало оправданием для самых суровых ограничений мирных привычек и запросов. Сталинград — это наш Дюнкерк. Созданием только хорошего настроения войны теперь не выиграть».
Геббельс сослался на агентурные данные своего разветвленного аппарата о беспокойстве и недовольстве в обществе. Оно требует отказа от всякой роскоши, которая народу отнюдь не на пользу. Вообще же чувствуется не только готовность к величайшим усилиям. Чувствительные ограничения просто необходимы для восстановления доверия к руководству.
Необходимость основательных жертв диктовалась и положением в промышленности вооружений. Гитлер потребовал не только нового рывка производства. Для покрытия неслыханных потерь на Восточном фронте в вермахт призывались одновременно 800 тыс. молодых квалифицированных рабочих (1). Любое сокращение численности немецкого костяка рабочей силы неминуемо должно было увеличивать и без того немалые трудности. Но воздушные налеты показали также, что в тяжело пострадавших городах жизнь шла по заведенному порядку. Даже налоговые поступления почти не снизились, несмотря на то, что документация финансовых ведомств погибала в огне! Отталкиваясь от идеи, заложенной в нашей системе «самоответственности промышленности», я выдвинул предложение поставить в центр отношений с населением вместо недоверия доверие и одновременно тем самым сократить наши надзирающие и управляющие власти, в которых было занято без малого три миллиона человек. Обсуждались разнообразные проекты. Например, предложить плательщикам налогов самим оценивать свое имущество и доходы, или же отказаться от перераспределения налогов, или же ввести твердую ставку для налога на заработную плату. Какую роль, при миллиардных суммах, которые ежемесячно уходят на войну, могут играть несколько сот миллионов марок, которые, возможно, будут скрыты от государства единицами нечестных людей, — доказывали Геббельс и я.
