Тайный советник вождя - Успенский Владимир Дмитриевич (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Уверен, что люди, ставшие коммунистами по убеждению, более надежны, более непоколебимы, чем те, чье сознание определяется главным образом бытием. Такие готовы не отдавать, а приобретать. Они пойдут туда, где им выгодней.
В этой главе было уже несколько цитат. Позволю себе привести еще три.
"Нынешняя великая пролетарская культурная революция является совершенно необходимой и весьма своевременной в деле укрепления диктатуры пролетариата, предотвращения реставрации капитализма н строительства социализма".
И другая выдержка:
"Надо ниспровергнуть горстку самых крупных лиц в партии, стоящих у власти и идущих по капиталистическому пути… Некоторые из этих людей пролезли в партию, захватили руководящие посты. Они поддерживают и защищают всякого рода нечисть. Все они карьеристы, лжеблагородные люди, представляющие класс эксплуататоров".
И последняя:
"Сейчас наша задача состоит в том, чтобы во всей партии и ао всей стране в основном (полностью невозможно) свалить правых, а пройдет семь-восемь лет — и снова поднимем движение по выметанию нечисти: впоследствии еще надо будет много раз ее вычищать".
Думаете, это слова Сталина? Да, они вполне могли бы принадлежать ему, но написал их в 1966-67 годах не кто иной, как Мао Цзэдун. Одни и те же термины, одинаковая интонация, единая суть. Подобные высказывания китайского вождя заставили меня еще раз подумать, что же все-таки перевешивает: объективная закономерность развития или особенности характера того или иного руководителя? Ну, возьмем, например, наш XVII съезд и аналогичный ему, самый представительный, самый торжественный 8-й съезд Китайской компартии. Этот китайский форум объявил о строительстве социализма в стране, подвел итоги побед и свершений. Как и у нас, почти один и тот же сценарий. Но на этом форуме мало почтительности было проявлено к Мао, и он сразу начал преследование, искоренение делегатов, ликвидацию всего, что связано с этим съездом. Три четверти делегатов были убиты или оказались в тюрьме. Развернулась "культурная революция" с массовым избиением старых кадров, с выдвижением на первый план молодых, необразованных, послушных хунвейбинов.
Не является ли подобный процесс обязательным для любой крупной, самостоятельной страны, в которой на определенном этапе революционного развития диктатура класса перерастает в диктатуру партии, а затем — в диктатуру вождя, в культ сильной личности? Поразмыслить бы над этим теоретикам. В Китае, где все делалось по восточному образцу, более жестоко и откровенно, суть так называемой "культурной революции" проявилась обнаженнее и непригляднее.
Так что же все-таки такое "культ личности"? Случайность или закономерность определенного этапа развития в определенных условиях?
Вскоре после смерти Иосифа Виссарионовича появилось стихотворение "Про орла", символика которого настолько прозрачна, что не оставляет никаких сомнений, о ком идет речь:
Никто не знал, каким путем,
Видать, действительно был хватом,
Орел вдруг сделался вождем
В краю обширном и богатом.
Простым и скромным был вначале,
Ему б таким и оставаться.
Но возражений не встречая,
Вождь начал быстро зазнаваться.
Он чувство меры потерял
От здравиц и аплодисментов
И самолично расклевал
Своих возможных конкурентов.
Каков размах, каков полет,
Будто у льва из перьев грива!
Кричи "Ура-а-а!", лесной народ,
Осанна! Аллилуйя! Вива!
А он средь облаков парил,
И с ним — надежнейшая свита
Такие ж хищные орлы:
Родня, друзья и сателлиты.
Кивок вождя — для них закон.
Готовы растерзать любого,
Кого укажет клювом он,
Кто против них промолвит слово.
Зверье голодное молчит,
Жратву несет орлиной стае.
Колотят — даже не рычит.
Лишь в норах горестно вздыхает.
Но есть у всех один финал.
И для орла настало время.
Животный мир возликовал,
Когда с него свалилось бремя.
***
А как теперь для птиц и для зверей?
Ясна ли прозаическая истина:
Власть вообще разлагает вождей,
Неограниченная — неограниченно!
Стихотворение, пожалуй, не безукоризненное с эстетической точки зрения, бывают и лучше, можно спорить и о его содержании, но оно во многом симптоматично, имеет свои безусловные достоинства. Особенно — последнее четверостишие, звучащее как предостережение: автор, вероятно, сознательно выделяет завершающие строчки, резко изменив ритм, заставив читателя словно бы споткнуться на последней фразе и поразмыслить над ней.
А ну, дорогой товарищ, остановись, призадумайся. Основательно призадумайся.
6
Среди партийных руководителей, близких к Сталину, одним из самых порядочных, одним из наиболее благородных (не только по происхождению, но и по натуре своей) был, без сомнения, Григорий Константинович Орджоникидзе. Внешне похожий на Сталина (такой же нос, такие же усы, даже манера разговаривать), но отличался тем, чего так не хватало Иосифу Виссарионовичу: был доброжелателен, вежлив, умел не одергивать собеседников, а убеждать их без всякой обиды, вескими доводами. Энергии, организаторского таланта — в достатке. Он был человеком конкретных дел, далеким от болтовни, от закулисных интриг. Наше машиностроение, наша тяжелая индустрия развивались стремительными темпами — и в этом немалая заслуга Григория Константиновича. Новые электростанции, новые заводы и шахты — всюду вносил он лепту. Его деяния по заслугам оценивал Иосиф Виссарионович.
Вспоминаю светлый летний день на Дальней даче, негромкий, успокаивающий шум ветерка в шатрах высоких сосен. Заехали мы за детьми Сталина, потом гурьбой отправились в гости к Микояну, в его замок, окруженный зубчатой краснокирпичной стеной. На поляне возле речки Медвенки по мановению ока раскинулась скатерть-самобранка с коньяком, винами, фруктами, восточными сладостями. Здесь были только свои, близкие. Иосиф Виссарионович возлежал на циновке, с удовольствием потягивая любимый мускат "Красный камень", доставленный из Массандры.
Дети шалили, играли в лесу, плескались в мелководной речушке. Воспользовавшись тем, что мы остались втроем, Орджоникидзе произнес негромко и, вроде бы, полушугя:
— Знаешь, Сосо, сегодня в «Правде» двенадцать раз упомянуто твое имя.
— Вот как? — насмешливо прищурился Иосиф Виссарионович. — Может, ты скажешь, сколько раз было вчера?
— И это скажу. Вчера было девять, и ни разу не упоминалось слово «партия».
— Разве это так важно, Серго?
— Излишества никогда и ни в чем не приносят пользы. Это похоже на слишком громкий крик о самом себе.
— Это не крик, Серго, — деловито и спокойно, как о давно обдуманном, сказал Сталин, доставая из коробки папиросу. — Это такой тон, к которому следует привыкнуть самим и приучить других.
— Разве необходимо? — разговор шел доверительно, самым интимным образом.
— Да, страна огромна, в ней десятки разных языков, сотни разных обычаев, несколько вероисповеданий.
— Мы создаем единую социалистическую культуру…
— Совершенно верно, Серго. У нас есть замечательные ученые, у нас есть большие писатели, есть хорошие инженеры и музыканты, но огромная масса людей находится еще на очень низком уровне развития. Это и русское и грузинское крестьянство, это кочевой казах, и узбек в пустыне, и оленевод-якут. Совсем по-разному живут и думают эти люди. Подавляющее большинство их совершенно не понимает оттенков и тонкостей нашей борьбы. И не обязательно понимать. Но как объединить их? — Сталин словно бы начертал в воздухе знак вопроса резким движением правой руки. — Нужны простые идеалы, простые слова, доступные для всех. Нужна не советская власть вообще, не партия вообще с ее органами и организациями, нужен конкретный человек, который воплощал бы высшую власть, к которому можно обращаться, называть по имени, слова которого звучали бы как закон. В любой пирамиде нужна завершающая фигура.
— Царь? Самодержец? — спросил Орджоникидзе, обескураженный рассуждениями Иосифа Виссарионовича.
