Самосознающая вселенная. Как сознание создает материальный мир - Госвами Амит (е книги txt) 📗
Утилитаризм, который часто обобщают в форме суждения: «наибольшее счастье для наибольшего числа людей», был предложен в XIX в. философами Джереми Бентамом и Джоном Стюартом Милем. Он продолжает господствовать в западной психике — особенно в Соединенных Штатах. Счастье, в основном, определяется удовольствием: «Высшее добро — это то, что приносит наибольшее количество удовольствия наибольшему числу людей».
Утилитаризм представляет собой интересную смесь материализма, локальности, объективности, эпифеноменализма и детерминизма — все это элементы материального реализма. Счастье приносят только материальные (объективные и локальные) вещи — объекты гедонизма — такие как богатство, секс и власть. Поэтому мы должны к ним стремиться. Чтобы это не выглядело философией гедонизма, добавим немного социализма, посредством чего целью перестает быть индивидуальное счастье. Мы должны стремиться именно к максимальному счастью общества в среднем. Война причинит страдание отдельным людям, но она оправдана, если принесет счастье большинству.
Согласно утилитаризму, этические соображения носят объективный характер. Изучая последствия действия для удовольствия или страдания, мы можем приписывать ему величину счастья или величину несчастья по отношению ко всему обществу. Бентам даже разрабатывал абсурдное гедоническое исчисление для расчета показателя счастья отдельного действия.
Многие философы допускают, что даже при утилитаризме мы должны быть свободны следовать верным курсом. Однако, при ближайшем рассмотрении, мы видим, что за этой философией скрывается твердое убеждение, согласно которому субъективность (или личный выбор) в вопросах морали представляет собой иррелевантный эпифеномен, не играющий никакой решающей роли. То есть мы можем думать, что совершаем выбор, но это иллюзорное мышление. События и действия подчиняются естественному (детерминистическому) закону Этическая теория позволяет нам предсказывать исход и, тем самым, обретать контроль (вставая на сторону так называемого добра). Интуитивное понимание действия в качестве хорошего или плохого тоже не играет никакой роли, поскольку в этой философии интуиция не существует.
Наконец, утилитаризм ничего не говорит о личной ответственности: мы — порождения детерминизма. Коль скоро этические соображения подчиняются объективной науке этики (реалистической науке этики), все согласуется с философией детерминизма: вопросы выбора и ответственности не возникают.
Однако даже сегодня — когда на уровне общества, мы, по-видимому, принимаем большинство этических решений на основе философии утилитаризма, — на личном уровне нас по-прежнему задевают за живое идеи Канта. Многие люди до сих пор следуют внутреннему моральному закону или мучаются им — или и то, и другое. Некоторые из нас ставят под сомнение обоснованность таких инициатив, как гедоническое исчисление; другие испытывают трудности с утилитарно-этическим аспектом закона природы. Многих беспокоит то, что в утилитарной этической философии не находится места моральной ответственности.
Судя по всему, все больше людей сходятся во мнении, что реалистическая наука этики в форме утилитаризма попросту не полна. Она отрицает действительность или полезность многих подлинных субъективных переживаний.
Предположим, что мы — не классические механизмы. Что, если мы — как утверждается в данной книге — представляем собой сознание, проявляющееся в виде двойственных квантово-классических систем? Можем ли мы создавать более достоверную и полную науку этики в квантовой вселенной? Как только мы понимаем, что обладаем неотъемлемым правом свободно и творчески действовать в квантовой модальности, все доводы в пользу субъективных аспектов этики обретают непосредственность реальности. Признавать, что мы свободны в своих действиях, — значит признавать, что мы ответственны за свои действия. Означает ли это, что предназначение этики и ценностей в том, чтобы быть правилами ответственности — правилами того, что следует и не следует делать? Согласно квантовой теории, выбор принадлежит нашему сознанию. Состоит ли цель идеалистической этики в том, чтобы определять хорошие выборы в противоположность плохим выборам, классифицировать правильное и неправильное лучше, чем это делает реалистическая этика?
Поначалу это кажется простым. Возьмем, например, золотое правило: поступай с другими так, как тебе хотелось бы, чтобы поступали с тобой. Можно ли вывести это правило из идеалистической метафизики? Разумеется, по определению: поскольку мы все — это одно сознание, наносить вред другому означает вредить самому себе. Любить другого — значит любить себя.
Что, если золотое правило служит вам критерием для совершения выбора, вашим кодексом долга? Представьте себе, что вы с другом отправились плавать на лодке по большому озеру без спасательных жилетов. Что вы делаете, когда лодка тонет? Вы не слишком хороший пловец, но думаете, что сможете добраться до берега. Однако ваш друг вообще не умеет плавать и впадает в панику Если вы любите себя, то захотите спастись. Если вы любите своего друга как себя самого, вы попытаетесь спасти его или ее. С рациональной позиции вы испытываете побуждение использовать все возможности, чтобы выжить, однако мы знаем, что во многих случаях люди стараются спасти другого, даже если это незнакомый человек. Помогает ли золотое правило разрешить эту дилемму?
Цель этики — правота, добродетельность. Именно с этой целью мы добросовестно учим этические правила — например, Десять Заповедей или Восьмеричный Путь Будды — правила, разработанные выдающимися идеалистическими мыслителями. Мы наивно допускаем, что если запомним правила, то они проложат для нас ясную дорогу с четко отмеченными перекрестками — дорогу, которая будет безопасно вести нас через превратности жизни к той вершине, где мы ясно проявимся в качестве Добродетельной Личности, Этичной Личности.
Увы, как мы достаточно скоро обнаруживаем, все не так просто. Мы открываем для себя разницу между буквой и духом закона. Мы обнаруживаем, что может быть конфликт между интерпретациями или вариантами добра, как в описанном выше случае с тонущей лодкой. Мы обнаруживаем, что не бывает справедливого распределения вознаграждений и наказаний в соответствии с этическими заслугами. Какие-то шутники уничтожили или развернули не в ту сторону указатели на многих важных перекрестках вдоль нашей Дороги к Вершине Добра. Вот почему многие книги по этике, написанные мудрыми и вдумчивыми людьми, не смогли по-настоящему разрешить для нас проблему этики. В прекрасном анализе этического конфликта Сартр приходит к выводу, что, в конечном счете, людям приходится выбирать свой путь, полагаясь на свои инстинкты или чувства. Что же имеет в виду Сартр?
Мы можем анализировать мысль Сартра, используя идеи классической и квантовой модальности из квантовой теории самости. Хотя мы обладаем свободой выбора в квантовой модальности, мы также являемся классически обусловливаемыми существами с тенденцией реагировать так, как если бы мы были классическими механизмами. Эта тенденция избегания выбора распространяется на тенденцию избегания ответственности. Мы хотим быть свободными в квантовой модальности, но в то же время хотим иметь карту для этой свободы. К сожалению, любой путь, нанесенный на карту, — это классический путь — фиксированный путь, — который не обязательно прямо ведет к этической цели во всех ситуациях.
Необходимо понимать это неизбежное затруднительное положение. Сартр его понимал, и это то, что составляет суть экзистенциальной этики. Понимание трудности применения общих этических принципов к бесконечно разнообразным конкретным обстоятельствам помогает нам признавать определенные противоречия в нашем собственном этическом поведении и поведении других людей. Оно помогает нам становиться менее склонными к поверхностным суждениям.
