Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги бесплатно txt) 📗
В центре эксцентричной философии Делёза стоит «ризома», о которой мы уже говорили. Пространство и время в постмодерне, т. е. собственно, постпространство и поствремя, прилагаются к ризоме, становятся ее атрибутами, осмысляются, отталкиваясь от ризомы, приобретают ризоматический характер. Постпространство — ризоматическое пространство. Поствремя — ризоматическое время.
Несколько слов о ризоме, о которой мы уже говорили прежде. «Ризома» — это корневище или корнеплод. Делёза фасцинирует представление о том, что корневище или структура ризомы распространяется под землей, произвольно двигаясь в самых разных направлениях, превращаясь то в корень, то в луковицу, давая ростки то вверх, то вниз, и таким образом, развиваясь в зависимости от того, с чем она сталкивается: с почвами, корнями других деревьев, другими объектами. Ризома реагирует на всё это со спонтанностью луковицы, и образует то, что Делёз называет «тысячей плато», поскольку сама структура этого корневища напоминает лук со множеством оболочек, слоев, которые пускают корни, дают ростки, потом опять ответвляются вбок, чтобы остановиться и двинуться по касательной...
Поверхность
Согласно Делёзу, вся традиционная философия (а под этим он понимает и парадигму модерна и парадигму премодерна) и, соответственно, восприятие ею пространства и времени устроены по вертикальному принципу фиксированных в конкретной точке пространства корневища и стебля. Корневище — объект, стебель — субъект. Между корнем и стеблем располагается поверхность (земли), которую философские, гносеологические и научные системы, как правило, проскальзывают.
Обычные растения (образцовые в равной мере для систем модерна и премодерна) могут рассматриваться как сверху вниз (от стебля к корням), так и снизу вверх (от корней к стеблям). Сверху вниз (от духа и мысли к телу) оценивает организм Традиция и субъективный идеализм Нового времени. Снизу вверх — материализм и фрейдизм.
В отличие от всего этого Делёз выбирает ризому как совершенно альтернативную структуру, распространяющуюся горизонтально, не связанную ни со стеблем, ни с корнями и не фиксированную ни в какой конкретной точке «поверхности». Поверхность в обычных растениях дана в виде точки (пространство с нулевой площадью), поэтому она особенно пристально не осмысляется, воспринимается как эпизод в судьбе диалектики корень/стебель. Для вертикального взгляда поверхность есть только начало объемной среды, где растут корни. Для ризомы поверхность — это судьба, а корни и стебли — случайные и необязательные эпизоды.
Поверхность для ризомы не то, что скрывает корни или место появления стебля, поверхность — это все, и она важнее, чем то, что находится по обе стороны от неё. Поверхность не содержит ничего, это чистая граница — но не между одним и другим, а граница, учреждающая и одно и другое, причем не фатально, а произвольно играя, иронично. Поверхность — это только кожа, «эпидермический плащ» («ризы кожаные») без содержания, без того, кто в эту кожу завернут. У поверхности нет внутреннего измерения, она ничего не выражает, кроме себя самой, и это выражение постоянно дифференцирующейся, разветвляющейся и сплетающейся заново корневой системы, составляет стихию ризоматического существования. «Поверхность — это местоположение смысла: знаки остаются бессмысленными до тех пор, пока они не входят в поверхностную организацию», — пишет Делёз.
Будучи материалистом и марксистом, Делёз считает, что настоящим фундаменталом (постонтологией) обладает только телесность. Однако, согласно Фрейду, чьи идеи Делёз берет в качестве ориентира (хотя многие аспекты учения Фрейда преодолеваются в совместных с психоаналитиком Феликсом Гваттари трудах Делёза — в частности, в «Анти-Эдипе»), первичные складки и поползновения живой материи тела, данные человеку во влечении (эрос) и в его отсутствии (танатос), сублимируются и создают системы первичных смыслов, а далее предопределяют структуру рациональной деятельности, состоящей, согласно фрейдизму, из системы комплексов, вытеснений, замещений и т.д. Постструктуралистски интерпретированный (и подправленный) фрейдо-марксизм служит Делёзу инструментом для описания структуры корней.
С точки зрения Делёза, классический психоанализ и тем более рационалистические философские системы (равно как и догматы и мифы премодерна) постоянно проскакивают ту инстанцию, тот момент, где первичная сексуальность только начинает переходить в рассудок, где тело уже больше не тело, но рассудок еще не рассудок. Вот этот момент, с точки зрения Делёза, является точкой, которая должна быть взята за основу всего. Это и есть поверхность.
Поверхность как среда, где телесное уже практически перестало быть телесным, а рациональное еще не стало рациональным, но уже вот-вот им станет, и есть место ризомы, глобального сетевого корневища, которое живет и распространяется по безграничной горизонтали экрана.
В этом ризоматическом мире поверхности, называемом Делёзом «тысячей плато», протекают основные процессы, в нем размещается онтология и гносеология постмодерна.
С точки зрения Делёза, ризома в своем номадическом (кочующем) бытии порождает (или предопределяет) новые формы априорной чувственности, выстроенные по гибким и ироничным канонам постмодерна. Им соответствуют делёзианские концепты поствремени (эона и хроноса) и постпространства (кальки-карты).
Деконструкция истории
Начнем с понимания Делёзом времени в парадигме постфилософии.
Время, с которым имела дело классическая парадигма модерна, время, текущее вперед, раз и навсегда установленное, «объективное», «историческое», время «накопления знаний», безусловно, упраздняется. По Делезу, такое «время» есть грубейшая форма воли к власти, неприкрытое насилие стебля над корнем, агрессивное подавление рассудком робкого голоса телесных складок. Утверждение однонаправленного движения времени есть не что иное, как самый грубый и грязный «фашизм», подчиняющий ризоматическую волю неким заведомо унижающим внешним установкам и сковывающий «творческий импульс» и «свободу воображения». А поскольку смысл постмодерна у Делёза есть освобождение, такое историческое время, время как история, разоблачается как пропагандистский артефакт «правящего класса», репрессивный инструмент отчуждающей «идеологии государства».
По ходу дела, Делёз весьма остроумно доказывает, что история пишется абсолютно произвольно: каждый последующий режим переписывает всё, что можно, из предшествующей истории, в зависимости от своих сиюминутных потребностей. Критика историцизма у Делёза (как и у других постмодернистов) приводит к идее контекстуальности исторического дискурса — в том числе и научного дискурса модерна о структуре времени.
Постмодернисты подвергают каждый тезис деконструкции (термин Дерриды). Это означает, что любое высказывание какого-то философа или ученого, должно быть помещено в контекст, где оно было сделано, расшифровано в терминах значений того времени, когда было провозглашено, сопоставлено с другими высказываниями соответствующей эпохи, ее оценками и реакциями на данное высказывание. Как правило, деконструкция показывает, что, принимая во внимание субъективные и объективные помехи, практически любое высказывание автора трактуется неверно даже его ближайшим окружением. С учетом же смены контекста, напластования искажений и сознательных подтасовок каждой последующей «государственной идеологии», тоталитарно навязывающей свою версию истории и репрессивными методами вбивающей ее в мозги граждан через контролируемое правительством образование, оно окончательно утрачивает всякий смысл, становясь объектом насмешливой рецитации, циклическим цитированием пустот (из которых, по Лиотару, сотканы метанарративы современности) . И виновата в этом история, в частности, оперирующая с концепцией времени.
