Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич (книги .txt) 📗
Ужас первохристиан нам слишком понятен, по нашему собственному опыту. Как относимся мы к тайне Двух: «Будут два одна плоть» и как относятся к ней древние, хотя бы только в одной, но самой глубокой и огненной, в таинствах уже загорающейся, точке пола? Если обнажить и упростить до конца эти два отношения, то разница между ними будет такая же — как между грезой влюбленного Вертера о тайной наготе Шарлотты и анатомическим скальпелем, рассекающим ту же наготу, уже трупную.
Часто людям снится, что они летают: машут руками, как птица — крыльями, и подымаются на воздух так легко, естественно, что удивляются, почему давно не догадались летать. Между двумя чувствами пола, — не идеями, а именно чувствами, — древним и нашим, — такая же разница, как между полетом во сне и невозможностью летать наяву.
Сколько бы древние ни оскверняли пол, — все-таки чувствуют они, — не думают, а именно чувствуют, что он свят, и чувство это тем сильнее, чем глубже в древность — в Ханаан, Вавилон, Крит, Египет — может быть, сильнее всего в «Атлантиде», «земном раю»; а мы, сколько бы ни освящали пол, все-таки чувствуем, что есть в нем что-то до конца для нас «грешное», полубесовское, полуживотное, «скотское».
Будучи последовательным, надо бы осудить Ветхий Завет — религию освященного, «обрезанного» пола, точно так же и за то же, как и за что христианские учителя осуждают древние таинства. Богу могла быть показана «крайняя плоть» в Иерусалимском храме, так же как в Елевзинском анакторе — знаки мужского и женского пола; в храме же христианском этого сделать нельзя, не оскверняя его и не кощунствуя. Пса, забежавшего в храм, выгоняют палкою; так выгнали из Церкви пол.
«Два будут одна плоть», — сказано в христианстве, но не сделано. Плоть и кровь вынуты из таинства брака, а вынуть их — значит уничтожить его, так же как вынуть Плоть и Кровь из таинства Евхаристии — значит его уничтожить.
Есть ли вообще в христианстве «святой пол»? Мы знаем, что есть, так же, как знаем, что есть незримые для нас, дневные звезды; видеть их можно только в глубоких колодцах, а святой пол — только в глубокой христианской святости. Но мир идет своим чередом, как будто святого пола вовсе не было.
Что это, злая воля мира? Да, и это, но не только это: тут противоположность двух эонов, Сыновнего и Отчего, мелющих мир, как два жернова. Если нет эона третьего — Духа-Матери, то противоположность первых двух — противоречье безысходное; если же он есть, то, может быть, люди узнают в нем, какую для какого хлеба пшеницу мололи жернова.
…Говорят ученики:
Говорит Иисус:
Это «незаписанное слово» Господне, agraphon, из Евангелия от египтян, сохранилось на клочке истлевшего папируса, найденном в древнем египетском городе Оксиринхе (Oxyrhynchos), в начале XX века, а последний стих — у св. Климента Александрийского (Grenfell and Hunt, Egypt Exploration Fund, II, p. 38–39, nr. 655, 253. — Henneke, Neutest. Apokr., 58). Подлинно ли слово? Мог ли так говорить Иисус? Мы не знаем, но, кажется, не мог. В эоне Сына, это слишком похоже на «тщетную тайну», немилосердную к людям. Где им сейчас помышлять о райской наготе? Слишком нужны им одежды стыда. Но, раз услышав, хотя бы только как будто из уст Господних, это чудное и страшное слово, уже нельзя его забыть: что-то светится в нем, как дневная звезда — в глубоком колодце.
В круге вечности, начало ближе к концу, чем середина; первый Завет, Отца, ближе к третьему — Духа-Матери, чем второй — Сына. Слово о святой наготе поняли бы древние лучше нашего, — и опять, чем глубже в древность, тем лучше, — может быть, лучше всего, в земном раю, в Атлантиде.
Если во втором Завете — Сына, слово это еще не было сказано, то, может быть, будет — в третьем Завете — Духа-Матери.
Люди слабы: очень вероятно, что много было греха в Елевзинских, так же, как во всех древних таинствах. Но не в этом дело. Может быть, на Страшном суде, милосерднейшем, нас будут судить не только по тому, что мы сделали, но и по тому, чего мы хотели. Кажется, вопреки злой пословице, добрыми намереньями не ад мощен, а путь в рай.
Что бы ни говорили христианские свидетели, даже святые, воля Елевзинских таинств — не злая, а добрая. Многое в ней еще дико или детски-беспомощно, но не кощунственно. Воля к чистоте, к целомудрию, слышится в каждом слове таинств.
Эту молитву, найденную в развалинах Фэста на Крите, первой отчизне Деметры, можно бы начертать и над входом в Елевзинское святилище.
«Чистый от чистых, гряду я к Тебе, Царица Подземная», — молится усопший в надписи на Петилийской гробовой скрижальце. Надо верить мертвым: что им лгать, перед кем?
Брачным таинствам Деметры, Тэсмофориям, где почитались, как «неизреченные святыни», aporrêta, знаки мужского и женского пола, научились пелазгийские жены у Данаид, «неукротимых девственниц» (Herodot, II, 171). Права участвовать в таинствах лишало половое соитие, так же как прикосновение к трупу (Harrison, 1. с., 130).
В Эпидаврской священной ограде Эскулапа запрещено было умирать и рождаться; тяжелобольные и родильницы удалялись оттуда (Champagny, Les Antonins, 1863, II, 175). Смерть и рождение, тлен и пол, равно нечисты; это поняли бы и христианские, даже буддийские подвижники.
Женщины в Афинских анфестериях, Дионисовых таинствах, давали клятву целомудрия: «Я чиста; я свята и чиста… мужем нетронута» (Harrison 1. с., 537). Только верховная жрица Афин могла видеть священнодейственный знак Дионисова пола. А в Италии, на площади Лавиниума, венчали его цветами только самые целомудренные женщины (Augustin., Civit. Dei, VII, 21. — Welcker, 600).
Требует чистоты почитание знака и в Елевзинских таинствах: в праздничных шествиях, фаллофориях, несли его самые чистые девушки (Movers, ТОТ). «Евнуху подобен» eunouchismenos, Елевзинский иерофант: перед совершением таинств, он умерщвляет похоть напитком из цикуты (Hippolit., Philos., V, 8. — Fr. Lenormant, Monographie de la voie sacrée Eleusinienne, 1864, p. 376). В боговкушении, теофагии, воздерживаются посвященные от мяса, а в богосупружестве, теогамии, — от плотского соединения.
«Тайной безмолвных кошниц (где хранятся знаки мужского и женского пола) заклинаю тебя, и прочим всем, что скрывает молчание Елевзинского святилища!» — молится Деметре, в «Метаморфозах» Апулея, образ чистейшей любви, Психея.
Людям надо было бога Человека родить; как же им было не думать и о божественной тайне рождения, зачатия?
Очень простая, сельская, плетенная из ивовых прутьев, лопатообразная веялка, liknon, какой поселяне веяли хлеб на гумнах, — колыбель бога Младенца, Ликнита, с облеченным в святые покровы знаком Дионисова пола, хранилась среди Елевзинских «неизреченных святынь» (Harrison, 526, 530, 531). — «Таинство (веялки) совершается для очищения души, sacra ad purgationem animae», — толкует Сервий стих Виргилия о «таинственной Иакховой веялке», mystica vanus Iacchi (Serv. schol. ad. Virg., Georg. I, v. 165). — «Всякое подобное разделение, diacrisis, называется очищением, katharmos», — учит Платон (Plat., Soph., 226).
