Империя - Негри Антонио (читать книги бесплатно txt) 📗

"Большого правительства больше нет", — раздается боевой клич консерваторов и неолибералов на всем пространстве Империи. Контролируемый республиканцами Конгресс США под руководством Ньюта Гингрича всеми силами пытался опровергнуть идею большого правительства, называя ее "тоталитарной" и "фашистской" (эта сессия Конгресса, претендовавшая на то, чтобы носить имперский характер, на деле напоминала балаган). Складывалось впечатление, что вернулись назад времена резких обличительных речей Генри Форда, направленных против президента Франклина Д. Рузвельта! Или, скорее, далеко не столь славное время первого правительства Маргарет Тэтчер, когда она неистово и с чисто английским чувством юмора пыталась распродать общественную собственность, являвшуюся достоянием всей нации, — от телекоммуникационных компаний до системы водоснабжения, от железных дорог и нефтяных компаний до университетов и больниц. Однако в США представители наиболее алчного консервативного крыла зашли слишком далеко, и это, в конце концов, стало ясно всем. Основным моментом, и одновременно жестокой иронией, являлось то обстоятельство, что они предприняли атаку на большое правительство как раз тогда, когда для развития постсовременной информационной революции такая структура управления была больше всего необходима, чтобы создавать информационные супермагистрали, контролировать равновесие на биржах на фоне массированных спекуляций, поддерживать валютные курсы, осуществлять вложения государственных средств в военно-промышленный комплекс с целью способствовать изменению способа производства, реформировать систему образования и приспособить ее к новым производственным отношениям и т. д. Именно в это время, после распада Советского Союза, имперские задачи, стоявшие перед американским правительством, имели первостепенную важность, и большое правительство было нужнее всего.

Когда сторонники глобализации капитала выступают против большого правительства, они проявляют не только лицемерие, но и неблагодарность. Что стало бы с капиталом, если бы он не использовал большое правительство и не вынуждал бы его веками работать исключительно в своих интересах? Где бы оказался сегодня имперский капитал, если бы правительство не было бы сильным настолько, чтобы располагать правом жизни и смерти в отношении всего населения Земли? Что стало бы с капиталом, если бы не большое правительство, способное печатать деньги, тем самым производя и воспроизводя мировой порядок, гарантирующий капиталу власть и богатство? Или мог бы капитал обойтись без коммуникационных сетей, при помощи которых отчуждается результат кооперации трудящихся масс? Каждое утро, просыпаясь, капиталисты и их сторонники по всему миру вместо того, чтобы читать очередные выпады против большого правительства на страницах Уолл Стрит Джорнэл, должны опускаться на колени и благословлять его!

В наши дни, когда наиболее радикальные консервативно настроенные противники большого правительства упали духом под тяжестью противоречивости своей позиции, пришел наш черед подобрать лозунги, брошенные ими наземь. Настала наша очередь заявить: "Большого правительства больше нет!" Почему этот лозунг должен быть исключительной собственностью консерваторов? Безусловно, закалившись в классовой борьбе, мы хорошо знаем, что большое правительство может являться инструментом перераспределения социальных благ, и что под напором выступлений рабочего класса оно принимало участие в борьбе за равенство и демократию. Но эти времена прошли. В условиях имперской постсовременности большое правительство стало просто деспотическим средством господства и тоталитарного производства субъективности. Оно дирижирует огромным оркестром субъектов, сведенных до положения товара. И это, следовательно, определяет пределы его желания: таковы на деле разграничительные линии, в соответствии с которыми в этой биополитической Империи устанавливается новое разделение труда в мировом масштабе, в интересах воспроизводства способности власти эксплуатировать и подчинять население. Мы же, напротив, боремся, поскольку желание не имеет предела, и (поскольку желание жить и желание производить суть одно и тоже) потому, что жизнь может постоянно, свободно и в одинаковой степени принадлежать всем и воспроизводиться.

Можно возразить, что эта производственная биополитическая вселенная все же нуждается в определенном управлении, и что, реалистично мысля, надо стремиться не уничтожить большое правительство, а контролировать его. Необходимо развеять подобные иллюзии, отравлявшие социалистические и коммунистические традиции в течение столь долгого времени! С точки зрения масс и их стремления к автономному самоуправлению, необходимо положить конец бесконечному повторению того, о чем 150 лет назад с горечью писал Маркс, отмечая, что все революции только укрепляли государство вместо того, чтобы его разрушить. Это стало особенно заметно в наш век, когда великий компромисс (в его либеральной, социалистической и фашистской формах) между большим государством, крупным бизнесом и сильными профсоюзами заставил государство породить чудовищные явления: концентрационные лагеря, гулаги, гетто и т. п.

"Вы просто сборище анархистов", — воскликнул бы, увидев нас, Платон. Но это не так. Мы были бы анархистами (подобно Фрасимаху и Калликлу, бессмертным собеседникам Платона), если бы не рассуждали с позиций материальности, заключенной в сетях производственной кооперации, иными словами, с позиций человечности, создаваемой системой производства, конституированной "общим именем" свободы. Мы не анархисты, а коммунисты, видевшие, сколько репрессий и разрушений принесли человечеству либеральные и социалистические большие правительства. Сейчас мы видим, как Империя стремится создать это все вновь, как раз тогда, когда сама природа производственной кооперации позволяет трудящимся самим стать правительством.

ЧАСТЬ 4

ЗАКАТ И ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ

4.1 ВИРТУАЛЬНОСТИ

В ходе нашего рассмотрения мы, в основном, имели дело с Империей в терминах критики того, что есть и что существует, то есть в онтологических терминах. Однако порой с целью усилить доводы мы обращались к проблематике Империи и с позиций этико-политического дискурса, калькулирующего механику страстей и интересов, например, когда в начале своего исследования мы признали, что Империя менее плоха или даже лучше, нежели предшествующие парадигмы власти, если смотреть с точки зрения масс. Возможно, английская политическая теория в период от Гоббса до Юма являет собой классический образец такого рода этико-политического дискурса, который начинался с пессимистичного описания естественной природы человека и стремился, опираясь на трансцендентальное понимание власти, обосновать легитимность государства. Левиафан (более или менее либеральный) менее плох, чем война всех против всех, он лучше, ибо устанавливает и сохраняет мир [496]. Однако этот стиль политического теоретизирования уже мало полезен. Он исходит из того, будто субъект может быть понят как пребывающий в естественном состоянии и вне сообщества, а затем производит с ним своего рода трансцендентальную социализацию. В Империи нет какой-либо внешней субъектности, в ней все локальности подчинены общей "а-локальности". Вымышленная идея политики как трансцендентального явления больше не действует и не обладает никакой доказательной силой, поскольку все мы погружены полностью в сферы социального и политического. И в тот момент, когда к нам приходит осознание этого непреложного веления постсовременности, политическая философия вынуждает нас ступить на территорию онтологии.