Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Итак, Пинскер осуществлял цель сохранения, а никак не развития, еврейского достояния и этим самым из проектируемой им модели еврейской национальной доктрины спонтанно исключаются две конструктивно важные детали. Во-первых, в пинскеровской конструкции отсутствует индивидуально-личностный момент, ибо сохранение как таковое относится к целокупной общности всех евреев и действенно в качестве коллективного фактора, тогда как едино-началие становится приоритетным активом при установке на развитие еврейского духа, то есть в культурном аспекте. Это обстоятельство служит причиной неприятия русской духовной школой, и А. И. Солженицыным в том числе, пинскеровского макета сионизма. Во-вторых, в последнем лишается смысла уже не индивидуальная, но и общезначимая протекция сионизма, — а именно: пророческий зов Исайи, отлитый в манифест А. Эйнштейна, ибо безнадежны попытки склонить такую насыщенную ратоборением доктрину, как украинская, к смене мечей на орала. Таким образом, пытаясь охватить мысли Л. Пинскера единой аналитической идеей, нельзя не заметить насколько слабо осознан его духовный подвиг и как мало знаем он сам в качестве творца-мыслителя и самостоятельной величины русского еврейства, в отличие от евреев-творцов, поселившихся в русской культуре. Если, взяв за основу пинскеровский критериум автоэмансипации личности, возможно расчленить сионизм на два главные таксона философский (культурологический) и политический, определенные генетическим отношением внутреннее-внешнее, то тип политического сионизма по Пинскеру, принципиально отличный от западной вариации сионизма, обнаруживает признаки еще одного, более низкого таксономического уровня: отношение личность-коллектив. В противовес монолитному западному сионизму в среде русского еврейства выкристаллизовалась модель сионизма, имеющая в своей основе иерархическую пирамиду отношений, — это положение служит объяснением обилия форм и разновидностей сионистского движения в России.
Диагностический признак западного политического сионизма необходимо вытекает из европейской философской парадигмы, а точнее, из концептуального основания западного учения о человеке как члене человечества, и таким основанием, как известно, служит провозглашенный гегемонизм коллективного актива на базе полного исключения индивидуального значения даже в потенции. Следовательно, западная схема политического сионизма зиждется на коллизии личность-коллектив, где параметр «личность» обращен в ноль или исчезающе малую величину. Теодор Герцль внедряет это основополагание в свой «опыт новейшего разрешения еврейского вопроса» следующим образом: «Что же касается идейной чистоты дела и средств для его выполнения, то их можно найти в обществах, образующих собой так называемую „моральную“ или „юридическую“ особь; и вот эти-то оба понятия, которыя в юридическом смысле очень часто смешиваются, я хочу разъединить. Моральную особь я хочу видеть в Еврейском Союзе, который будет заведовать всеми сторонами дела, а рядом с ним я поставлю Еврейское Общество, которое будет заведовать исключительно торговлей и промышленностью страны. Что же касается тех единичных личностей, которыя показывают вид, что намерены были бы предпринять подобное исполинское дело, то они могут быть или неблагонамеренными, или ограниченными людьми. Таким образом, моральная особь нашей идеи слагается из характера деятельности ея членов, достаточность же средств юридической особи обрисовывается ея капиталами»(1896, с. 25). Итак, идеал ожидаемого спасения евреев, предписанный доктором Герцлем, воплощается в чисто материальный продукт — еврейскую государственность, и духовное качество с самого начала было слабым местом герцлевского решения еврейского вопроса. По этой причине ген Иерусалима не играл в конструкции Герцля никакой роли и место поселения евреев в предполагаемой "Альтнойланд'е (старо-новое государство) имело побочное, второстепенное значение, а потому в политическом сионизме имели хождение мнения о Кипре, Уганде, Аргентине. И если в последующем Т. Герцль твердо стоял на позиции Палестины, то к этому его склонили русские сионисты, а не воздействие духовной мотивации.
Совсем иные пропорции выдержаны в сочинении Л. Пинскера: коллективистский фактор здесь имеет себя как вторичное производное от автоэмансипации личности, то есть духовной инстанции, но поскольку коллективный член тут посажен в руководящее кресло, то поначалу зов Палестины также не был услышан. Пинскер писал: "… мы не должны мечтать только о восстановлении старой Иудеи. Не святая, а собственная земля должна быть предметом нашего стремления. Нам ничего другого не нужно, кроме полосы земли для наших бедных братьев, которая перешла бы в нашу собственность, с которой никакой чужой властелин не мог бы нас согнать"(1999, с. 114). И тем не менее труд Пинскера знаменателен вовсе не идеей спасения в ее рациональном звучании, а живой духовной сердцевиной, какая испокон веков существует в душе еврея как содержательная глубина этой идеи, что переводит последнюю в идею развития еврейского духа, в противоположность герцлевской формальной государственности. Хотя в работе Пинскера это духовное обстоятельство никак не обозначается, но вольно или невольно, уже только тем, что индивидуальный момент конкретно выведен в качестве автоэмансипации, в возвещении Л. Пинскера заложены предпосылки духовного отношения личность-коллектив, благодаря чему предощущение духовного приоритета составляет общеуниверсальное качество русского еврейства в его принципиальном отличии от западноевропейского сионизма. В подобном ракурсе это последнее имеет концептуально важное значение, ибо в западном варианте сионизма такое духовное отношение отсутствует при безоговорочном верховенстве коллектива и оно здесь сохраняется даже при резкой критике процесса эмансипации — самого яркого проявления коллективистской идеологии в еврейском вопросе (при строгом аналитическом подходе эти различающиеся воззрения нуждаются в разных наименованиях).
Принцип доминации коллективного начала в своем законченном виде неизбежно приводит к социалистическому идеалу, в той или иной форме дающей решение коллизии личность-коллектив в сторону обеспечения интересов коллективного члена. Для диаспоры Европы еврейский социализм или социалистический сионизм кажется обязательным исходом и исторической судьбой, поскольку пресечение индивидуального тут поставлено философской максимой. На тех же правах социалистическая разновидность сионизма в российской диаспоре объемлет в себе приоритетный статус коллективизма, а поскольку любое коллективное всегда есть внешнее, то все социалистические модификации включены в класс политического сионизма. И аналогично этому высшему таксону социалистические его вариации также принципиально различны между собой в европейской и русской формациях еврейства. Мозес Гесс, — наивысший авторитет социалистической мысли в западном сионизме, «Отец немецкой социал-демократии», как значится в его эпитафии, — видит перспективу решения еврейского вопроса в социалистической эмансипации: «… он призывает к национальному решению еврейского вопроса путем создания социалистической еврейской республики в Палестине», — отзывается Ш. Авинери об основном труде М. Гесса «Рим и Иерусалим»(1862).
Нахман Сыркин, — такого же типа авторитет социалистического толка в русском еврействе, «социалист среди сионистов и сионист среди социалистов», как он сам себя называет, автор едва не самой изощренной работы сионистского курса в России «Еврейский вопрос и социалистическое еврейское государство» (1898), — наоборот, исключает эмансипацию как таковую из сферы еврейского самосознания национального лица. Причину Сыркин видит в том, что эмансипация западного образца порождена внешними силами, а эмансипирующие импульсы проникают в еврейскую среду извне и, не знаясь с внутренним еврейским устройством, производят там опустошительные разрушения. Этот момент исполняет роль концептуального ядра социалистического течения русского сионизма, лидируемого Н. Сыркиным, и проникшего даже в Бунд, хотя последний номинально отвергал сионизм. Анализ, выполненный в этой связи Ш. Авинери, гласит: «Эмансипация была достигнута не в результате деятельности или требований евреев, и поэтому не отражала их подлинного потенциала. Ясно, что для специалиста, каким был Сыркин, политический и социальный статус, не базирующийся на реальной экономической мощи — это колосс на глиняных ногах; отсюда — шаткость эмансипации, порою декларированной лишь на словах и нередко понимаемый широкими слоями нееврейского общества, как навязанный им плод какого-то наваждения»(1983, c. I84). С ним перекликается И. Маор: «Но вот явилась эмансипация, наделившая вышедших из гетто евреев гражданскими правами, и принесла с собой большую угрозу существования еврейского народа, нежели преследования средневековья». Ясно и образно высказывался сам Сыркин: «Еврей из гетто с гордостью и полным самосознанием выставлял на виду у всех свое еврейство — разговорным языком, одеждой, образом жизни и обычаями; эмансипированный же еврей стремится к тому, чтобы с корнем вырвать из души еврейство»(1977, с. с. 79, 80).
