Единственная революция - Кришнамурти Джидду (список книг TXT) 📗
На этой широте почти не бывает сумерек или рассвета, и в это утро река, широкая и глубокая, казалась потоком расплавленного свинца. Солнце ещё не поднялось над землёй, но восток уже светлел. Птицы ещё не начинали своего ежедневного утреннего концерта, и жители деревни не перекликались друг с другом. Утренняя звезда стояла в небе довольно высоко, и по мере того, как вы наблюдали за ней, она становилась всё бледнее и бледнее, – пока над верхушками деревьев не показалось солнце и река не превратилась в поток серебра и золота.
Тогда запели птицы и деревня пробудилась. В тот же миг на подоконнике внезапно появился большой самец обезьяны, серый, с чёрным лицом и густыми волосами надо лбом. У него были чёрные руки; длинный хвост свешивался с подоконника в комнату. Так он сидел, очень спокойный, почти неподвижный, глядя на нас без единого движения. Мы были совсем близко, нас разделяло всего лишь несколько футов. Внезапно он протянул руку, и некоторое время мы держали друг друга за руки. Его рука была жёсткой, чёрной и пыльной, потому что он вскарабкался на крышу и оттуда уже слез на небольшой парапет над окном, спустился вниз и уселся на подоконнике. Он не проявлял никакого напряжения и, удивительное дело, был необычайно приветлив. В нём не было никакого страха, никакой неловкости – он чувствовал себя как дома. Был он, с ним река, теперь ярко-золотая, и по ту сторону зелёный берег и далёкие деревья. Должно быть, мы достаточно долго держали друг друга за руки, затем он почти случайно убрал свою, но всё ещё оставался на месте. Мы глядели друг на друга, и можно было видеть, как сверкали его чёрные глазки, маленькие, полные необычного любопытства. Ему хотелось войти в комнату, но он колебался, затем, вытянув руки и ноги, забрался на парапет, оттуда перебрался на крышу и вскоре исчез. Вечером он опять сидел высоко на дереве и что-то ел. Мы помахали ему, но ответа не последовало.
Этот человек был саньяси, монах, с довольно приятным тонким лицом и чувствительными руками. Он был опрятен, его одеяния были недавно выстираны, хотя и не поглажены. Он сказал, что приехал из Ришикеша, где провёл много лет с гуру, который ныне удалился выше в горы и остался там в уединении. Он сказал, что посетил много ашрамов. Дом свой он оставил много лет назад, когда ему было, возможно, лет двадцать. Вспомнить точно, в каком возрасте это было, он не смог. У него были родители, несколько сестёр и братьев, но он полностью утратил всякую связь с ними. Он проделал весь этот путь потому, что услышал от нескольких гуру, что хорошо бы ему посетить нас, а так же и потому, что он понемногу читал кое-что здесь и там и недавно обсуждал это со своим собратом-саньяси. И вот он здесь. Невозможно было угадать его возраст: ему было уже немало лет, однако голос и взгляд всё ещё оставались молодыми.
«Моя судьба сложилась так, что мне пришлось много странствовать по Индии и посещать различные центры с их гуру, некоторые из них обладали утончённостью, другие невежественны, однако им присуще особое качество, указывающее на некоторое внутреннее содержание, третьи – просто эксплуататоры, раздающие мантры; как раз они-то и бывают часто заграницей и приобретают там популярность. Существуют очень немногие, кто остаётся выше всего этого; среди этих немногих и был мой недавний гуру. Теперь он удалился в глухую и отдалённую часть Гималаев. Раз в год мы целой группой посещаем его, чтобы получить благословение».
– Необходима ли изоляция от мира?
«Очевидно, что отказаться от мира необходимо, ибо этот мир нереален, и у нас должен быть гуру, чтобы учить нас, ведь гуру пережил реальность, он поможет тем, кто следует за ним, осознать эту реальность. Он знает – а мы не знаем. Нас удивляют ваши слова о том, что никакой гуру не нужен, – ведь вы идёте против традиции. Вы сами стали гуру для многих людей, а истину не найти в одиночку. Нам необходима помощь, ритуалы, руководство тех, кто знает. Возможно, в конечном счёте может получиться так, что надо будет остаться в одиночестве, но не сейчас. Мы – дети, и мы нуждаемся в помощи тех, кто продвинулся по пути. Мы учимся, только сидя у ног знающего. Но вы как будто отрицаете всё это, и я пришёл серьёзно выяснить, почему это так».
– Посмотрите на эту реку – на утренний свет на реке и эти искрящиеся зелёные и сочные поля пшеницы и те отдалённые деревья. Здесь великая красота; и чтобы постичь её, глаза должны быть полны любви. И слышать грохот этого поезда на стальном мосту так же важно, как и слышать голос птицы. Так что посмотрите – и послушайте воркование этих голубей. Взгляните вот на это тамариндовое дерево с теми двумя зелёными попугаями. Чтобы глаза видели их, вам необходим контакт с ними – и с рекой, и с этой плывущей мимо лодкой, полной крестьян, гребущих с песнями. Это часть мира. Если вы отрекаетесь от этого, вы отрекаетесь от красоты и любви, потому что вас страшат эти два слова и всё, что за ними скрывается. Красота ассоциируется с чувственной реальностью, её сексуальными проявлениями и с той любовью, которая в это вовлечена. Такое отречение сделало так называемых религиозных людей эгоцентричными, на более высоком, быть может уровне, чем у мирского человека, но это всё же эгоцентризм. Когда у вас нет красоты и любви, у вас нет возможности подойти к этой безмерности. Если вы заглянете в самую суть всех этих саньяси и святых, вы увидите, что красота и любовь от них далеки. Они могут говорить о красоте и любви; но они – жёсткие последователи дисциплины, проникнутые насилием в своих требованиях и самоограничениях. Так что, в сущности, хотя они и могут облачаться в жёлтое одеяние или в чёрную рясу, или в пурпур кардинала, все они – очень мирские люди. Это – профессия, подобная всякой другой профессии; и несомненно, это не то, что называется духовностью. Кое-кому из них следовало бы сделаться бизнесменами, а не принимать позу духовности.
«Но знаете, сэр, вы довольно резки, разве нет?»
– Нисколько, мы просто констатируем факт, факт же не бывает ни резким, ни приятным, ни неприятным; просто так есть. Большинство из нас отказывается видеть вещи такими, каковы они есть. Но всё это вполне очевидно и достаточно явно. Изоляция – это образ жизни, путь этого мира. Каждый человек в силу своей эгоцентрической деятельности изолирует себя, независимо от того, имеет он семью, или нет, говорит ли о сотрудничестве, или о национальности, достижении и успехе. Только когда эта изоляция становится чрезвычайной, возникает невроз, который при наличии таланта иногда и создаёт произведения искусства, хорошую литературу и прочее. И этот уход от мира со всем его шумом, жестокостью, ненавистью, наслаждением представляет собой часть процесса изоляции, не так ли? Только саньяси делает это во имя религии или Бога, а человек, проникнутый соперничеством, принимает его как часть общественной структуры.
В этой изоляции вы приобретаете определённые свойства, и определённое качество суровости и воздержанности, дающее ощущение власти. А власть, будь то власть олимпийского чемпиона, премьер-министра или главы церквей и храмов, всегда одна и та же. Власть в любой форме есть зло, если можно употребить это слово, и человек, имеющий власть, никогда не сумеет отворить дверь к реальности. Поэтому изоляция – не путь.
Для того, чтобы вообще жить, необходимо сотрудничество; но в случае с последователем или с гуру сотрудничества нет. Гуру разрушает ученика, а ученик разрушает гуру. В этих взаимоотношениях учителя и обучаемого – какое может быть сотрудничество, совместная работа, совместное исследование, совместное странствие? Это иерархическое разделение, представляющее собой часть общественной структуры, будь то в сфере религии, в армии или в деловом мире, по сути своей является мирским. И когда человек отрекается от мира, он всё равно в сетях мирского.
Внемирское – это не набедренная повязка, не приём пищи один раз в день, не повторение бессмысленной, хотя и стимулирующей мантры или фразы. Когда вы отказываетесь от мира, но внутренне остаётесь частью этого мира жадности, зависти и страха, приятия авторитета и разделения на тех, кто знает и тех, кто не знает, – это мирской образ жизни. Когда вы ищете достижений, будь то слава или достижение того, что можно назвать идеалом или Богом или чем вам угодно, – это всё ещё мирское. Здесь налицо воспринятая традиция той культуры, которая по своей сущности является мирской; и уход в горы, подальше от людей не освобождает от мирского. Реальность ни при каких обстоятельствах не лежит в этом направлении.
