Дневник (1964-1987) - Бердников Леонид Николаевич (читать полную версию книги .txt) 📗
Их две группы, идущих навстречу друг другу людей. Может быть, они уже остановились… Их разделяет небольшое пространство. Но оно достаточно, чтобы они не смешивались, чтобы были левые и правые, чтобы было это внешнее разделение и стало возможным его внутреннее преодоление. С изысканной убедительностью внушает нам Перуджино волнующее нас чувство внутреннего единства этих людей. Он их разделил, чтобы потом складками их одежд, положением рук, поворотом тел, наклоном голов изобретательно и многократно доказать нам, что они принадлежат к одному братству. Они единомышленники и единоверцы. Но их двенадцать – его учеников, – остальные горожане. Отличить их нетрудно – не только по головным уборам и платью, но и по духовному облику, по отношению к происходящему, по степени их участия в совершающемся.
Однако на фреске изображена не только передача ключей от Царства Небесного. Есть пейзаж, есть другие люди. Как и зачем они здесь?
Конечно, неслучайно – все подчинено основному и существует для его выражения. Сооружения, которые мы видим на заднем плане, строго симметричны: по бокам две одинаковых триумфальных арки, посередине – храм спокойно симметричной архитектуры. Они доказывают тот же тезис – единство двух групп людей, участвующих в церемонии передачи ключей. Храм даже как бы соединяет их своими боковыми арками, а одинаковые триумфальные ворота по бокам утверждают и закрепляют их единство. Холмы и деревья спасают композицию пейзажа от геометризма.
Единство этих людей – учеников Христа и сопровождающих их горожан, многократно доказанное нашему чувству, оттенено поведением людей на площади. Их маленькие фигурки противопоставлены стоящим на переднем плане: справа они рассыпались, играя, слева – собрались небольшими обособленными группами. И если фигура Христа, передающего ключи Петру, соединяет две группы переднего плана, то две стоящих вдали разъединяют тех, что на площади. Единство первых от этого убедительнее. Это светотень. А мера, масштаб, принятые для той и другой композиции таковы, что разобщенность людей на площади не может разрушить впечатление единства, получаемого от изображения в целом. Кроме того, они и особенно те, которые размещены совсем вдали, между храмом и триумфальной аркой, создают впечатление глубины, так же как большие плиты мостовой, квадраты которых уходят в перспективу. Благодаря этому фреска имеет несколько планов, и на первом, ближайшем к нам, совершается главное.
10–11 марта.
Сейчас пробило двенадцать. Мне пошел пятьдесят пятый год. Мои дорогие, зная мои пристрастия, подарили мне Плутарха и Лескова.
Весна, солнце, оживающий воздух каждый год помогает мне перевести дух после зимнего мрака и с новыми силами преодолевать время. Хорошо, что день рождения мой приходится на весну – раннюю, раннюю весну, когда все лучшее впереди.
19 апреля.
Я совершенно забросил свой дневник. Больше месяца – ни одной строчки, а много раз хотел, но не мог собраться и сесть за него. Было так 1-го апреля, когда вернулся с кладбища от мамы; после прочтения, даже вернее после внимательного разглядывания и прочтения книги Алпатова, которую подарил мне 11 марта Коляна [14] («Памятники древнерусской живописи»); было так и вчера – после возвращения из Москвы, которая, что ни говори, для меня родной город. Этот раз был там два дня. Приехал утром, в шестом часу. Все еще чисто, на улицах почти безлюдно. Поехал к Новодевичьеву монастырю. Постоял против него, освещенного ранним солнцем, потом поехал к собору Рождественского монастыря, которому 460 лет, но который, несмотря на свой возраст, сохранил ясность мысли и, вопреки всему случившемуся, уверен в правоте своего благочестия. Но я могу потом самому себе показаться другим, чем я был на самом деле в 1965 году. Поэтому я должен сказать здесь, что я с радостью в сердце смотрел в это утро и на фасад гостиницы «Юность»: светло-серые горизонтальные полосы стен, темно-серые стекла окон и синие промежутки между ними – хорошо.
27 апреля.
Весна в этом году действует на меня, как болезнь. Она все замутила во мне, разволновала, растревожила и бросила меня на съедение желаниям, которые, я думал, стали ручными, но оказались по ту сторону повиновения и сейчас готовы разорвать меня. Я раздражителен и без конца огорчаю мою Женю.
1 и 2 мая; суббота, воскресенье.
Я задумал это пешее возвращение домой за день или за два до праздников. Я представлял себе, как будет хорошо, освободившись с работы пораньше, идти этой дорогой, имея два свободных дня впереди. И вот вчера, выйдя с работы без двадцати два, я пошел, медленно, не спеша, по Огородникова к Степана Разина и по ней к саду Тридцатилетия; затем через сад, через сквер, где круглое озерцо на Промышленную улицу, на Турбинную и через дворы на проспект Стачек; то есть так, как я часто по утрам, в обратном направлении, хожу на работу. Но тогда у меня впереди не радующий меня труд, а теперь – два дня любимых занятий. Но я не прошел и ста метров, как почувствовал, что мне бесконечно грустно. На улицах готовились к празднику, и стояла весна. Я старался не встречаться с людьми глазами, потому что чувствовал какое у меня тяжелое и безрадостное лицо. Мне было жаль, как детства, той поры, когда можно было верить в личное бессмертие. Так я шел до самого сада. Но когда вступил в него и поднял глаза к верхушкам деревьев, к небу – вспомнил вдруг свою собственную догадку, что есть не только чувство окружающего нас – вещей, самого себя, но и чувство своего единства с миром. И исстрадавшись от усилий понять свое место и свое назначение в этом мире, я сделал попытку шагнуть в это чувство. Это мне скоро удалось. На душе посветлело. Я пришел домой уравновешенный. Это шестое и лучшее наше чувство. Праздники прошли хорошо.
5 мая, среда.
Сегодня было торжественное собрание по случаю приближающего двадцатилетия Победы. Почтили память погибших вставанием. Молодежи на собрании было мало – не пришла.
Все продолжаю думать о том же – что есть истина? Ни одно учение не выражает собой все истины, а там где часть истины выдается за всю, – там начинается догматизм.
22 мая, суббота.
Сижу перед окном в гостинице «Останкино». Идет дождь, который нарушил мои планы, и прогулка моя по роще ботанического сада не состоялась. Небо хмурое. Жду девяти часов, чтобы отправиться на вокзал и ехать домой.
Читаю Виктора Некрасова – «Месяц во Франции» («Новый мир»? 4, 1965 г.), где он кокетничает, а мне немножко скучно. Представил себе, что живу один в Москве (которую нежно люблю с детства), что у меня своя комната. Вот наступает вечер… Что делать? То, что всегда дома, – читать? Разбираться в спиритуализме древнерусской живописи? Но если я могу этим заниматься окруженный семьей, может быть, еще нужный ей, то в условиях одиночества это любительство и дилетантизм мне показались бессмысленными.
24 мая, понедельник.
Уехал в Архангельск Володя. Грустно. Пусто. Беспокоюсь.
24 июня, четверг.
Прошел ровно месяц, как я не видел Вовку. Сегодня он у меня был здесь, в Зеленогорске. Пробудет в Ленинграде несколько дней, потом опять в Архангельск.
25 июня, пятница, Зеленогорск.
Я очень не доволен собой. На Колянины заботы отвечаю раздражительностью. Раздражают не заботы, и раздражительностью я отвечаю, собственно, не на них. Но я нетерпим и слишком ко многому, почти ко всему, что нас с ним различает. А он хороший – терпеливо сносит.
______________________________
Это было 22 июня. Мы с Коляной пошли на озеро, которое за железной дорогой в пяти километрах от Зеленогорска. Он купался, я бродил между сосен. И вот вспомнил, как в последний раз прощаясь с мамочкой и поцеловав ее, когда она лежала в гробу, такая же, как при жизни, я был поражен прикосновением к ее ледяному лбу. И я тут понял, что передо мной только ее обличие, а ее уже нет. Иногда, давно известные вещи, став твоим личным опытом, постигаются впервые в их подлинном значении. Так и тут. А сейчас, при воспоминании об этом, мне стало до предела ясно, как велика разница между целостностью и суммой частей ее составляющих. Она так же огромна, как разница между холодными останками, которые тогда были передо мной, и тем, что было моей мамой, которая любила, тосковала, страдала, радовалась, жила. Я не знаю, как правильно назвать ту целостность, частями которой являются микромиры и галактики, и которая, конечно, неизмеримо больше, чем просто сумма этих своих частей! И так ли невежественны были те, которые, пытаясь всем своим существом понять эту целостность и приобщиться к ней, называли ее Богом?
