Кризис психоанализа - Фромм Эрих Зелигманн (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
К этому главному тезису следует добавить особое замечание насчет социологических основ фрейдовской концепции влечений. Фрейд учился у физиолога фон Брюкке, одного из самых выдающихся представителей школы механистического материализма, особенно ее немецкой ветви. Эта форма материализма базировалась на том принципе, что все психические проявления имеют корни в определенных физиологических процессах и могут быть успешно объяснены и поняты, если эти корни известны {6}. Для того чтобы найти корни психических расстройств, Фрейду пришлось отыскивать физиологический субстрат влечений. Сексуальность была идеальным решением, поскольку она была понятна с механико-материалистической точки зрения и не противоречила клиническим опытам Фрейда, пациенты которого принадлежали к его социальному классу. Конечно, остается неясным, повлияли бы столь сильно на Фрейда данные его опытов, если бы он не мыслил в системе понятий своей философии, но вряд ли надо сомневаться, что эти понятия были важным обоснованием теории влечений. Это означает, что человек с другой философией воспримет его открытия с определенным скептицизмом. Такой скептицизм не относится к суженному варианту фрейдовской теории, согласно которому сексуальные факторы играют решающую роль в некоторых невротических расстройствах; скорее критике подвергнется утверждение, что все неврозы и все поведение людей определяются конфликтом между половым влечением и влечением к самосохранению.
Фрейдовская теория либидо отражает социальную ситуацию и в ином плане. Она базируется на концепции недостаточности – на предположении, что все сильные желания человека проистекают из того, что ему необходимо избавиться от неприятных напряжений, а не из того, что эти желания – следствие богатства, изобилия, потребности в усилении ощущений. Принцип недостаточности характерен для мышления людей среднего класса, он напоминает о Мальтусе, Бенджамине Франклине и вообще о среднем предпринимателе XIX века. Есть множество вариаций принципа недостаточности и бережливости как добродетели, но их главная суть в том, что количество товаров широкого потребления с неизбежностью ограничено, а потому равное удовлетворение для всех людей невозможно, поскольку невозможно истинное изобилие. При таком подходе недостаточность становится самым важным стимулом человеческой деятельности.
Фрейдовская теория влечений, несмотря на ее социальные детерминанты, остается фундаментальным вкладом в создание модели человека. Даже если теория либидо неверна, она, можно сказать, является символическим выражением более общего феномена: поведение человека определяется бессознательными мотивами, приводящими в действие человека. Относительно статичная природа человеческого поведения обманчива. Она существует лишь потому, что система сил, формирующих поведение, остается неизменной, а она остается таковой, лишь пока условия, создающие эти силы, не меняются. Но когда условия – социальные или личностные – изменяются, система сил утрачивает стабильность, а с этим утрачивается и видимая статичность поведения.
Динамической концепцией характера Фрейд поднял психологию поведения с описательного уровня до научного. Одновременно он совершил в психологии то, чего великие драматурги и романисты добивались в художественном творчестве. Он показал человека героем драмы, который даже при самом среднем таланте остается героем, поскольку страстно сражается, пытаясь придать хоть какой-то смысл факту своего рождения. Фрейдовская драма – по преимуществу эдипов комплекс – могла бы оставаться относительно безобидной, оставаться буржуазной версией побудительных сил, куда более элементарной, чем треугольник «отец – мать – сын», изображенный в драме. Однако Фрейд придал открытому комплексу драматическое качество мифа.
Теория влечений доминировала в системном мышлении Фрейда вплоть до 1920 года, когда началась новая творческая фаза, существенно изменившая концепцию человека. Взамен противостояния между эго и либидозными влечениями появился другой основной конфликт – между «влечением (-ями) к жизни», или эросом, и «влечением (-ями) к смерти». Влечение к жизни, охватывающее и эго, и сексуальные импульсы, стало пониматься как оппозиция влечению к смерти, которое считалось основой человеческой деструктивности, направленной либо против самой личности, либо против окружающего мира. Эти новые базисные влечения получили совершенно иной вид, чем прежние. Они не вырабатываются ни в какой особой части организма – либидо же помещалось в эрогенных зонах. Они не отвечают также схеме «гидравлического» механизма (возрастающее напряжение
неудовольствие
расслабление
удовольствие
новое напряжение и т. д.), но свойственны всей живой субстанции и функционируют без какой-либо специальной стимуляции. Заметим, что их мотивирующее воздействие, однако же, не слабее, чем у влечений, действующих «гидравлически». Кроме того, эрос не подчиняется принципу возврата к исходному состоянию – этот принцип, в частности, Фрейд постулировал для всех влечений. Эрос имеет тенденцию к объединению и интеграции, а влечение к смерти – противоположную тенденцию: к дезинтеграции и уничтожению. Оба влечения постоянно действуют внутри человека, сражаются друг с другом и сочетаются друг с другом, пока наконец влечение к смерти не оказывается сильнее и не торжествует окончательно в момент смерти индивида.
Эта новая концепция влечений указывает на существенные изменения образа мыслей Фрейда, и можно предположить, что изменения зависели от фундаментальных общественных перемен.
Новая концепция влечений не укладывается в механико-материалистическую модель; скорее концепцию можно посчитать биологической с виталистическим уклоном – эти перемены соотносятся с главным направлением биологической мысли того времени. Более важна, тем не менее, новая фрейдовская оценка роли человеческого стремления к разрушению. Нельзя сказать, что в своей первой теоретической модели Фрейд пренебрег агрессией. Он посчитал склонность к агрессии важным фактором, но подчинил ее либидозным влечениям или тяге к самосохранению. В новой теории деструктивность стала соперницей – в конечном счете побеждающей – либидозных и эго-влечений. Человек не может противиться тяге к разрушению, ибо она уходит корнями в его биологическую конституцию. Хотя он в состоянии несколько ослабить эту тягу, лишить ее силы невозможно. Выбор у человека только один: либо обратить агрессию на себя, либо – на окружающий мир, но нет шансов на то, чтобы освободиться от трагической дилеммы.
Наличествует, однако, фундаментальный аспект, общий для старой и новой теорий влечений: исходное допущение, что назначение аппарата психики – снижать психическое напряжение и сводить его к минимуму. Половое влечение находит удовлетворение в снижении специфического сексуального напряжения; влечение к смерти (также называемое «влечением к нирване» – с полным непониманием буддизма) направлено на устранение всех напряжений, создаваемых жизнью. Согласно фрейдовской концепции, идеал организма – добиться состояния, полностью свободного от стимуляции, а потому влечение к смерти с его единой для всей живой материи целью: вернуться «в покой и недвижность неорганического мира» – стало окончательным следствием принципа снижения напряженности, с которого Фрейд начал построение своей прежней теории [29].
Есть веские причины предполагать, что новая оценка тяги к разрушению базировалась на опыте Первой мировой войны. Эта война подорвала основы либерального оптимизма, с которым Фрейд прожил довоенное время. Вплоть до 1914 года средний класс верил, что мир стремительно приближается к эпохе полной безопасности, гармонии и миролюбия. Казалось, что «тьма» средневековья редеет от поколения к поколению; еще несколько шагов – и мир (или по крайней мере Европа) станет похож на хорошо освещенные, чистые улицы столичного города. В буржуазном упоении от belle epoque люди с легкостью забывали о том, что картина была иной для большинства рабочих и крестьян в Европе и совсем уж другой для народов Азии и Африки. Первая мировая война уничтожила иллюзию – в основном не тем фактом, что она началась, а своей продолжительностью и бесчеловечностью. Фрейд, веривший в правоту и победу Германии на всем протяжении войны, был потрясен сильнее, чем средний, менее чувствительный человек. Вероятно, он понял, что оптимистичные просветительские ожидания были иллюзорными, и пришел к выводу, что человек по своей натуре предназначен быть разрушителем. Война должна была потрясти Фрейда именно потому, что он был реформатором [30]. Не будучи радикальным критиком общества и революционером, он никак не мог надеяться на существенные социальные перемены и был вынужден искать основы трагедии в человеческой природе [31]. С исторической точки зрения, Фрейд был человеком переднего края в период радикальных социальных перемен. В той мере, в какой Фрейд принадлежал XIX веку, он был мыслителем-оптимистом, просветителем; по принадлежности же к XX веку он был пессимистом, почти отчаявшимся представителем общества, ввергнутого в стремительные и непредсказуемые перемены. Возможно, этот пессимизм был усилен тяжелой, мучительной и угрожающей жизни болезнью, которая длилась вплоть до его смерти и которую он выносил с героизмом гения. Возможно, свою роль сыграло и огорчение из-за отступничества самых одаренных его последователей – Адлера, Юнга и Ранка. Как бы то ни было, но утраченный оптимизм к Фрейду так и не вернулся. Но, с другой стороны, он не мог и, вероятно, не хотел окончательно расставаться с прежним образом мысли. Здесь, возможно, и причина того, что он так и не устранил противоречия между старой и новой моделями человека: прежнее либидо было включено в эрос, прежняя агрессия – во влечение к смерти, но ясно, что все это – теоретический ералаш [32].
