От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век) - Библер Владимир Соломонович (книги .TXT) 📗
Зритель, могущий воспринять икону, только находясь "по ту сторону" изображенного (а "по ту сторону" его ставит само устроение иконной перспективы)...
- Зритель, могущий различить и воспринять картину импрессиониста, только находясь на определенном расстоянии, смотрящий на картину под определенным углом зрения... Зритель (или - даже читатель) античной трагедии, необходимо (так уж устроена истинная трагедия) отождествляющийся в своем восприятии с восприятием хора, - немного простоватым, почти базарным (Аристофановым), немного мифологически и эпически удивленным и только к концу действия входящим в истинно трагедийный катарсис.
Не буду умножать примеры. Замечу лишь, что особенно явно такое образное проецирование "своего читателя", "своего Собеседника" выступает в литературе Нового времени (начиная с Горацио в "Гамлете" Шекспира или Санчо Панса в "Дон-Кихоте" Сервантеса).
Но не менее существен в этом "творимом заново общении" и реальный читатель, зритель, слушатель, изменяющийся в веках, в его сложных отождествлениях и противоборствах со зрителем идеальным...
Это - совсем конспективно - об искусстве как одной из форм самодетерминации индивида.
(2) Философия (или, скажу для резкости, сама способность философствования, наконец, "философское отношение к жизни"...).
В социуме "цивилизации" моя мысль жестко и непоправимо детерминирована "извне" - линейной логикой рассуждения, ее необходимостью, всей социально и логически значимой пред-историей этой мысли, - ведь моя мысль - в этот момент - всегда есть продолжение моих (и - не моих, - тех людей, что жили и мыслили до меня) мыслей и выводов, знаний и доказательств.
В философии (как феномене культуры) осуществляется индивидуальное обоснование всеобщих начал мышления. В философских трудах моя мысль, во-первых, порождается заново, изначально, абсолютно впервые и самоосновательно. Я - философ - должен пробежать - "вспять" - весь (это необходимо!) путь человеческого мышления и взять на себя риск исходного логического утверждения, причем так его, это утверждение (начало мысли), сформулировать, чтобы оно было действительно началом мысли, было - далее построено по схеме "causa sui", не нуждаясь в дальнейшем развинчивании в дурную бесконечность; чтобы оно могло обосновывать самое себя, оказываясь вместе с тем достаточным основанием всего последующего - уже совершенного мыслительного движения (скажем, дедукции). Во-вторых, философия ("Парменид" Платона, или "Метафизика" Аристотеля, "Размышления о методе" Декарта, или "Этика" Спинозы) заново полагает (не только начало мысли... но и) начало бытия, обосновывает в его возможности, в его предположении, то есть еще в его небытии, - исключительно мой (Платона или Спинозы...) и одновременно всеобще необходимый, бесконечный, единственный мир.
Предполагаю, что именно это необходимое - для чуда самодетерминации отталкивание к началу, из-обретение - в каждом произведении заново и в новом средоточии - всей истории общения или (и) мышления - именно эта особенность, столь характерная для искусства и философии (далее продолжу нравственности, теории, ...), объясняет особую форму развития этих феноменов культуры. Мы помним, что развитие здесь строится не по схеме "снятия" или "восхождения" и т.д., но по схеме своего рода многогранника128, с увеличивающимся числом граней, остающихся "теми же самыми", самостоятельными, неснимаемыми, но - охраненными все большим числом иных граней. (Здесь, к слову, изменяется и само понятие "развития", оно теряет свой гегелевский смысл...) Ясно, что в таком новом огранении исходные грани изменяют углы, увеличивают свою многоугольность и многосторонность. Введение каждой новой грани изменяет и весь характер целостной фигуры. Но - во всех своих изменениях - каждая грань остается самотождественной, этой гранью. Предложенный образ характеризует не только "отдельное" развитие философии или искусства; он приложим также к историческому изменению целостного "многогранника культуры". Культура - это странный (все время перестраивающийся) "многогранник многогранников": философии, - искусства, нравственности... В их единстве. Правда, теперь мой образ теряет достоинство наглядности... Впрочем, несколькими страницами ниже мы избавимся от громоздкости этого вторичного образа.
В философской грани культуры есть, таким образом, одна парадоксальная особенность. В обосновании начала мысли - бытием, в обосновании начала бытия - мыслью, в онтологической взаимообоснованности этих начал (такое взаимообоснование и есть смысл философии), во всем этом странно совмещаются всеобщность и уникальность, авторизованная единственность этого начала (можно говорить о начале Платона и начале Аристотеля, начале Декарта и начале Спинозы, начале Канта и начале Гегеля...). Философская мысль всегда актуализирует в бесконечность, в единственность (в этом - авторство философа) одну из действительных возможностей, потенций бесконечно-возможного мира (в этом - истинность философских систем). Бесконечно-возможный мир всегда находится как бы накануне творения, его еще нет. В этом смысле (как актуальное бытие) он невозможен. "Мы живем в лучшем из невозможных миров" (Честертон). Философская логика истинна тогда, когда она осуществляет свою актуализацию с абсолютной логической необходимостью. Необходимость эта, в свою очередь, истинна только в сопряжении с иной, столь же внутренне необходимой логикой.
Так - в мысли - формируется бесконечный, единственный мир этой возможности, исключающей все остальные. Скажем, мир идеального, в пустоте совершаемого механического движения (Галилей, Ньютон), разомкнутого в "бесконечность Джордано Бруно". Или - в плане того же разумения (Нового времени) - мир, понятый как предмет познания, познающего мышления, актуализирован ли этот мир в начале Декарта (cogito...), или в начале Спинозы (causa sui), или - в начале Лейбница (монада). А если говорить точнее - в "споре этих логических начал", - как основании всех противоречий дедукции Нового времени129.
Вне определенной (в произведениях запечатленной) философской логики, вне предельной идеализации ни один из этих миров в своей актуальности неосуществим, но все вместе, в своем диалоге и общении, они раскрывают потенции бесконечно-возможного и - в этом смысле - реального мира, внеположного мысли. Потенции реального (не-мыслимого) бытия. В диалоге всеобщих определений бытия и осуществляется исходная, изначальная - к началу веков - самодетерминация индивидуального мышления. Но сейчас я обращаю внимание не на диалог, а именно на замысел самодетерминации нашего бытия. Хотя внутренняя диалогичность моего бытия и его свобода самодетерминации две стороны одного определения культуры.
Итак, в философии, как в одной из граней самодетерминации, предполагается (и - полагается в философском произведении) столь же существенная, как и в искусстве, но иначе воплощаемая, вне-культурная закраина. Для философии это - онтологически значимый (и логически обосновываемый в своем вне-логическом бытии) несводимый к мысли, принципиально немыслимый мир. То бытие, "по поводу" которого идет спор актуализированных логических вселенных, философских логик начала. Каждый Собеседник - Платон ли в своем "Пармениде", или Аристотель в своей "Метафизике", или Спиноза в своей "Этике"... абсолютно неснимаем, непреодолим, способен к бесконечному развертыванию и углублению своей аргументации (обоснованию своего начала) - в ответ на возражения - реальные и возможные - всех прошлых и будущих философов. И чем больше таких Собеседников, тем более несводим к той или иной логике бесконечно-возможный мир, тем более "колобок" бытия плотен, непоглощаем, загадочен, выталкиваем "во-вне" мысли. Тем более изначально, самодетерминировано будет (философски обосновываемое) мышление нового Собеседника.
Конечно, ситуация здесь представлена в пределе, в контексте профессиональной, даже - классической - истории философии. Не каждый человек, если он и мыслит культурно, - философ. Не каждый - участник платоновского "Пира" философской мысли. Так же как не каждый человек, воспринимающий искусство, - художник.
