Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания - Коллектив авторов (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Каким же образом можем мы получить это универсальное, если в каждом случае у нас разное благо, разная истина, разная красота? С благом, может быть, труднее. Но что касается познания, то здесь существуют объективные закономерности. Для раскрытия логики познания потребовалось бы довольно много времени, однако некоторый прогресс на этом пути, по моему мнению, есть.
В. Майков. Я бы хотел поиграть противопоставлением «жесткой» науки и альтернативной науки на примере научной психологии и такой области традиционного знания, которую можно назвать «психотехникой». Известно, что в США почти в каждой семье есть свой хиллер [193] (ребенок, мать, бабушка, любой родственник). Вмешательство хиллера значительно увеличивает шансы на успех любой операции. Я напомню слова Э. Берне о том, что профессор психологии редко знает научно то, что знает и использует в своей жизни пятилетний ребенок. Известно также, что Декарт вообще не считал психологию наукой. Вслед за ним это же повторял Кант, говоря, что психология как наука либо невозможна, либо неинтересна.
Таким образом, мы видим, с одной стороны, незначительное и часто малосодержательное научное знание, а с другой стороны — громадную и наукой неосвоенную область практической психологии, практического умения, искусства, мастерства в психологической области. Мы можем условиться и часть этой области, поддающуюся упорядочению и эксплицированию, назвать психотехникой— как организованным, артикулированным и транслируемым умением управления психическими процессами.
Приводилось уже достаточно много примеров по действенности психотехники в разных областях практического знания. Я хотел бы, отталкиваясь от Декарта, напомнить об основаниях, разделяющих психологию и психотехнику. Они обстоятельно проговаривались на Западе, а у нас можно вспомнить книгу М. К. Мамардашвили «Классический и неклассический идеалы рациональности» (Тбилиси, 1984), в которой показывается, что в фундаменте классического мира, в предпосылках абсолютного пространства, абсолютного времени и непрерывности опыта уже заложена соответствующая предпосылка о сознании, и мы, имея те же предпосылки, уже не можем целиком повернуться к исследованию нашего духовного мира, адекватно воспринять его. Отсюда запрет на взаимопереводимость языков описания мыслящего тела и тела протяженного, взаимонепрозрачность.
Поэтому научно мы можем описывать два ряда параллельных явлений и не можем найти их взаимосвязи. Я указал на это событие в истории европейской философии, потому что оно является ключевым. Конечно, в основе этого разделения лежит древнее, додекартовское разделение, различение духа (сознания) и плоти (тела), однако особый, принципиальный статус психотехники, по-моему, оформляется именно со времени Декарта. Соответственно появляются и науки о духе, и науки о природе. Эта ситуация является своеобразной точкой ветвления классической науки и формирующейся неклассической, наук объясняющих и наук герменевтических, научной психологии и психотехники и т. д.
Мне бы хотелось теперь вкратце очертить область психотехники в собственном смысле слова. Психотехника обладает самостоятельным статусом. Существующими научными средствами мы не можем ничего сделать для того, чтобы расшифровать это знание и перевести его на язык жесткой классической науки. Одновременно мне кажется, что идеи альтернативной науки также являются паллиативными, они пытаются замазать существующие трещины, не пытаясь продумать основания кризиса.
Более эффективным я считаю разработку феноменологической традиции. Отмечу две запомнившиеся работы. Первая работа Дэвида Майкла Левина, профессора феноменологии, «Телесное воссоздание бытия», где есть попытка разработать программу научной феноменологической психологии. Автор второй работы (Д. Шапиро) в книге «Телесные модусы рефлексии» также строит программу новой психологии, которая учитывает не наши ментальные состояния, не апелляцию к логосу, а пытается найти транслируемые (и это очень важно для науки) и воспроизводящиеся состояния, которые являются интегральными психофизиологическими состояниями. Они обладают рядом гештальтных свойств, в которых: соединены и интеллектуальный момент, и психофизические составляющие.
Можно вспомнить, что буддистская теория дхарм фактически воспроизводила ту же самую программу. Дхарма изначально определялась как духовно-телесное. Потом на этой основе уже строилась вся буддистская практическая психотехника. Я попробую сформулировать два-три принципа психотехники как практического искусства. Она основывается на том эмпирическом положении, что состояниями сознания можно управлять. Я различаю психотехнологию и психотехнику по тому же основанию, по которому М. Хайдеггер в статье «Вопрос о технике» различал технику и технологию.
Психотехнология — это искусство манипулирования массовым сознанием, и как практическое искусство она мало осмысленна. С одной стороны, мы имеем тот факт, что сознанием и телом можно управлять, а с другой стороны, мысль нельзя породить по своему произволу. Это первый момент, конституирующий границы психотехники. Другой момент — гештальтное качество. Психотехника оперирует особого рода состояниями, которые транслируются в культуре, причем чаще всего через антропоморфные образцы жизнедеятельности.
Это положение можно проиллюстрировать известным тезисом М. К. Мамардашвили: мы можем понять только то, что сделали сами, только сделанное. Психотехника оперирует не понятиями, а крупными «живыми» «блоками», и именно их она транслирует в культуре.
Третий момент, который мне бы хотелось отметить в качестве «довеска»: в футурологической литературе XXI век часто называется веком психотехники. Этим уже сегодня занимается ряд исследовательских центров, например в США. А что касается традиционной литературы, то вопросы, связанные с управлением сознанием, наиболее проработаны в народной медицине тибетского буддизма. Появилось несколько хороших работ на европейских языках. В них говорится о «системе целостных гештальтов» и их динамической организации, которая позволяет транслироваться определенным психотехническим состояниям. Это позволяет создать практическую науку о развитии человека. Таковы некоторые новые акценты к слову «наука».
В. Порус. Отвечая Н. Автономовой, я бы вспомнил знаменитую шутку: застенчивый — значит робкий, робкий— значит трус, трус — значит дезертир, дезертир — значит изменник Родины. Таким незаметным нажимом можно перейти от достаточно безобидных понятий к строгим оценкам. Когда я говорил о материнской, кровной связи человека с природой, я не имел в виду почвенничества, призыва к возврату к биологическим, доразумным чувствованиям как основе социального общения. Клич «Хайль Гитлер», взывавший к животному, противоразумному в человеке, никоим образом не связан с тем, о чем говорил я. Жажда материнства тоже доразумна. Но доразумного много. Нельзя ставить в один ряд любовь, нежность и агрессивность, жажду убийства.
В самом деле, возражения против ложно понятого морального уравнения развитых и неразвитых народов справедливы. Но разве подлинный диалог основан на формальном уравнивании? Равенство должно быть изначально, как равенство партнеров, но это не значит, что мы должны уравнивать силу и слабость, обилие возможностей и отсутствие таковых.
Как партнеры диалога культуры равны, но они вовсе не равны в смысле своих реальных возможностей. Поэтому, когда я призываю к диалогу культур, это отнюдь не значит, что между ними надо ставить формальный знак равенства. Далее, можно ли интерпретировать такой призыв, как отрицание прогресса, универсальности истины? Нет. Более того, мистика может стать столь же агрессивной, как и дегуманизированный, сциентизированный научный рай.
Когда одна форма культуры пытается подмять под себя все остальные, доказать свое преимущественное право говорить от имени человека, вот тогда возникает не диалог, а спор не на жизнь, а на смерть. Когда же идет диалог двух партнеров, уважающих друг друга, но имеющих разные возможности (и уважающих именно это друг в друге), тогда, я думаю, никакие универсальные ценности не страдают. Прогресс останется прогрессом и будет таковым даже в большей степени, чем это было ранее, если бы прогрессировала бы только одна форма культуры, считающая себя носителем прогресса и его синонимом. Прогресс науки — это вовсе не отрицание всего ненаучного, не подмена наукой всей культуры. Точно так же прогресс культуры не может сводиться к прогрессу мистики, науки или чего бы то ни было еще.
