Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич (книги .txt) 📗
После „сошествия в ад“, все огни в святилище гасят, и оно погружается в мрак. Множество вышедших из него давеча, после трагедии, стоит извне и пристально, молча, затаив дыханье, смотрит на громаду его, угольно-черную в звездном небе, где, в наступившей тьме осенней ночи, белее течет Молоко Матери — Млечный Путь. В замершей толпе такая тишина, что слышно стрекотанье кузнечиков в поле, кваканье лягушек на Ритийском болоте-озере (Rheitoï), и где-то очень далеко однозвучно-жалобный крик ночной птицы, как плач Деметры над Корой. Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, начинают бегать в святилище огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, — и в бесчисленных огнях, сияет весь храм, как солнце в ночи: „Елевзинские ночи светлее солнца сияют“ (Foucart, 57). Кажется, вся великая равнина Елевзиса, от Саронийского залива до темных Дафнийских ущелий, озарена, как зарей, розовым заревом. Свет ярчайший изливается из круглого фонарика — „ока“, opaion, — в крыше анактора, Святого святых, куда не входит никто, кроме иерофанта, и где хранятся святыни, hiera — „грубые древесные пни, без всякого образа, sine effigie rudi ligno et informi“, облеченные в великолепные, с драгоценными каменьями, ткани. Их-то и показывает — „являет“ — иерофант лицезрителям издали, сквозь открытые двери анактора, в минуту Елевзинского „свечения“ (Claudian., de raptu Proserpin., v. 8. — P. Foucart, ed. 1914, p. 400, 410, 411. — Tertullian., Apolog. 16 et Acv. nat., I, 12).
В ту же минуту открываются внизу двери телестериона, и толпа входит в него, все такая же благовейно-безмолвная. Иерофант из незапамятно-древнего рода Евмолпидов, Благогласных (по-египетски makrooun, „обладающий чародейственною силою голоса“), в златопурпурной, длинно-влачащейся ризе, величавый старик, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе „сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения, epoptikon mysterion“, — „Свет Великий“, phôs mega — „срезанный Колос“, tetherismenon stachyn (Philosophoum., V, 1. — Foucart, 433. — Plutarch., de profet, in virt., 10).
восклицает толпа в священном ужасе, падая ниц (Clement Alex., Paidag. I, VI, 1, 27, 29; 30. — Protrept., XI, 114. — Firmic. Matern., de errore profan. relig., 19. — Fracassini, 56).
Срезанный колос для египтян — Озирис. „Ставят они и доныне, во время жатвы, первый сноп в поле и бьют себя в грудь, взывая с плачем к Изиде“, — сообщает Диодор (Diodor., I, 14). Плач над срезанным Колосом — плач над умершим Сыном Земли Матери. „Я — Озирис, я — Непра (бог пшеницы), пожатый серпом“, — сказано в надписи на одном саркофаге Среднего Царства (A. Morel. Mysfères Egyptiens, 1911, p. 5), и в Книге Мертвых: „Плоть твою люди вкушают, дышат духом твоим, Озирис“.
Вот тайна Елевзинского Колоса — бог умирающий, чтобы воскресить мертвых. „Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода“ (Ио. 12, 22).
Мертвый, опущенный в лоно земли, выходит из нее, оживает, как семя, упавшее в борозду. В г. Сикионе, в здании, называемом Nymphon, где совершались женские таинства, родственные, должно быть, тэсмофориям, изваяния трех великих подземных божеств — Диониса, Деметры и Коры, погруженные в землю, возвышали над нею только перси и голову, как мертвецы, из земли восстающие (Pausan., II, 11, 5), а в росписи на одной греческой амфоре, Кора-Жатва — выходит из земли, простирая, как бы с мольбою, руки к стоящему перед ней с земледельческим заступом, юноше (Harrison, Prolegom., 280). Это значит: не только боги помогают людям в победе над смертью, но и люди — богам.
Тайну Елевзинского Колоса понял Еврипид:
Понял и Гете:
Что же значит „Колос — Свет Великий“, понял Гераклит:
„Человек, в смертную ночь свет зажигает себе сам“. — „Умирая потухает; оживая, возжигается из мертвого. Спит, с очами потухшими, а проснувшись, возгорается из спящего“. — „Мир — огонь вечно-живой pyr aeizon, то возжигаемый, то угашаемый“. — „После смерти, людей ожидает то, на что не надеются, о чем и не думают“. — „Если не будете надеяться, то не найдете нечаемого, недосягаемого и непостижного“. (Heracilit., fragm. 26, 27, 91. — Clement Alex., Strom., V. — Schelling, Ueber die Gotth. v. Samothr. 73.)
Это и значит: „умереть — быть посвященным в Великие Таинства“.
Лучше же всех понял тайну Колоса ап. Павел: „Что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь голое зерно… Но Бог дает ему тело, какое хочет, и каждому семени — свое тело… Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется тело душевное, восстает тело духовное… Когда же тленное сие облечется в нетление, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?“ (I Кор. 15, 36–57.)
Вот „великий свет“ Колоса — то, чем „Елевзинские ночи светлее солнца сияют“.
„В полночь, видел я солнце, белым светом светящее, nocte media vidi solem candido corruscante lumine“, — вспоминает Апулей (Apul., Metamorph., 1. XI, с. 5). — Идя в Дамаск… среди дня, на дороге, я увидел с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня», — вспоминает ап. Павел (Деян. 2, 13). Между этими двумя светами есть ли что-нибудь общее?
Медики знают «световые галлюцинации», а святые знают «свет Фаворский». Весь вопрос, конечно, в том, кто прав, медики или святые.
Вспомним Филона, современника Павлова: «Вакхом обуянные, корибанствующие, приводят себя в исступление, пока не увидят желанного». — «Свечение, photismos, Великого Света» для елевзинских посвященных и есть желанное. Вспомним неоплатоника Прокла: «В них (Елевзинских таинствах) являются видения phasmata, несказанных образов». Вспомним ап. Павла: «Хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, ибо есть много богов, eisin theoi polloi… но у нас один Бог» (I Кор. 8, 5). Вспомним, наконец, религиозный опыт Шеллинга, пусть нелепый и невозможный для нас, но неопровержимый ни философски, ни религиозно, и с опытом ап. Павла согласный: «Персефона для нас есть существо действительно сущее»; вспомним все это и мы, может быть, поймем, что вопрос о мнимом и действительном в Елевзинских таинствах — решается не так легко, как это кажется нам.
Если бы неверующий наших дней или даже верующий, как нынешние христиане веруют, присутствовал на этих таинствах и увидел все, что посвященные видели, то, вероятно, удивился бы: «Только и всего!» И, может быть, посмеялся бы, как люди смеялись над апостолами, в день Пятидесятницы, при сошествии Духа-Пламени: «Они напились сладкого вина!» (Деян. 2, 13.) Так мог смеяться и Сократ, отказываясь от посвящения в таинства, где люди «бредят на яву», «безумствуют», «корибанствуют», — по нашему, «галлюцинируют». Но смех ничего не решает в обоих случаях. Если только один из многих тысяч посвященных в Елевзинские таинства видел, действительно, плотскими очами, видел «солнце, белым светом светящее в полночь, то и этого достаточно, чтобы поверить, что здесь мог присутствовать Тот, о Ком сказано: „Свет во тьме светит, и тьма не объяла его“, и Кто сам о Себе говорит: „Я свет миру“ (Ио. V, 5; 9, 5).
