Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги бесплатно txt) 📗

Вопрос: Понятие «ризома» в постмодерне и понятие «небытия» в премодерне... В чем разница?

Ответ: Разница, безусловно, есть. Ризома — это как бы небытие, но сбрендившее. В премодерне небытие как все-возможность порождает все структуры, космос. Но ризома ничего не порождает и не учреждает. Она открывает себя не как космос, а как «хаосмос» — термин, который Делез предлагает вместо космоса. Хотя провести грань между небытием и хаосом в традиционных мифологиях довольно трудно подчас, потому что речь идет о животворном небытии. Сущностью ризомы является ничто, ничего не порождающее, невозможность. Поэтому ризоматический хаосмос — это пародия на космос, а не сверхкосмос, это недо-космос, попытка создать космос, всякий раз обрывающаяся в последний решающий момент — как в мифе о Сизифе...

Вопрос: Мне кажется, вы смешиваете понятие «мировоззрение» с понятием «гносеология». То, что вы называете в период премодерна гносеологией, это не гносеология, а ведическое мировоззрение народов раннего исторического периода. Гносеология началась в Новое время с Бэкона...

Ответ: Можно ли применять термин «science» к тому, что было до Ньютона? В «Enciclopedia Britanica» использован термин «prescience» — «преднаука» или «преднаучное мировоззрение». Строго говоря, гносеология в том контексте, в котором вы говорите, абсолютно верно, началась в эпоху модерна. Для того, чтобы описать парадигмальное развитие гносеологии до того, как она началась и после того, как она закончилась, я по аналогии использую термин «гносеология», имея в одном случае, когда говорим о мифическом мышлении, предгносеологию, а потом постгносеологию. И если в постмодерне я это акцентирую, то точно так же следовало бы говорить о гносеологии применительно к традиционному обществу как о предгносеологии. Эта поправка важная. Понятия живут внутри парадигмы, а не вне ее, поэтому мы вынуждены постоянно осуществлять языковые сдвиги и коррекции, что всегда приводит к неточностям. Любое описание по необходимости отсылает к одной из парадигмальных моделей, мы не может от нее оторваться, потому что дискурс тогда потеряет всякий смысл. Иногда мы оговариваем соответствия и семантические сдвиги между элементами парадигмальных множеств, иногда нет.Что касается термина «мировоззрение», которое используете Вы в сочетании с прилагательным «ведическое», это, строго говоря, еще менее точно, так как «мировоззрение» — понятие еще более позднее, нежели гносеология и появилось уже на критической стадии развертывания модерна. Его предложил Деспот де Траси в начале XIX века, а популяризировали Маркс и Энгельс. Фрэнсис Бэкон был намного раньше... Но Ваша поправка в целом может быть принята. Кстати, сам Генон — традиционалист par excellence использовал посткартезианский термин «онтология», шлегелевский «Абсолют» и многое другое для описания Традиции. И даже не оговаривал и не обосновывал возможность такого применения философских концепций модерна, который сам нещадно критиковал, к парадигме премодерна.

Вопрос: Философия Делеза изначально была направлена на критику логоцентризма. А что можно сказать об этом тезисе против логоцентризма применительно к восточной, индийской манифестационистской традиции?

Ответ: Во-первых, западный человек, говоря «универсальное», подразумевает свое. Логос для Делеза или для любого западного человека — это логос западноевропейской культуры. Вне западноевропейской культуры для человека Запада существуют только какие-то экзотические экстравагантности. Европейское мышление — мышление активно расистское, и под «языком» европейские люди понимают свой язык и свои термины, логос для них — явление только западноевропейской культуры. Поэтому атакуя логос, они атакуют западноевропейскую культуру. О других культурах они просто не знают и знать не хотят. Вначале это было обусловлено их трактовкой универсализма: западное и европейское приравнивалось к всемирно-историческому, а неевропейское человечество рассматривалось как недоевропейское человечество и, по сути, как недочеловечество или еще не человечество. Теперь западные люди не хотят знать ни о чем другом, исходя из локальности дискурса. Они умудряются в любом случае и при любых обстоятельствах обойти всё остальное человечество. С этого тезиса начинал свою книгу, положившую начало евразийской философии, князь Николай Трубецкой — «Европа и человечество». Европа умудряется ускользнуть от контакта с человечеством при всех условиях: то игнорируя его, то, наоборот, обращаясь к нему, то его оккупируя. В текстах постмодернистов я с трудом нашел всего несколько страниц о Востоке и не о Западе в целом. Я думаю, что они считали Восток тем местом, откуда привозят наркотики, а не тем, где о чем-то думают. Если же кто-то из них начинал интересоваться Востоком, с тех пор они там и исчезали, тонули. Потому что Восток, да и весь не-Запад — это такой мир, в котором западным людям как таковым, с их критериями и установками, просто делать нечего, и сказать им там нечего. Вне Запада — другая система, другая парадигма, там нет логоса в западном понимании, это другой мир. Если отойти в сторону от евроцентричного дискурса — там всё есть, но там всё другое. Таким образом, люди Запада, размышляя о человечестве, логосе, культуре, истории, просто исключают большинство человечества из рассмотрения. Кстати, я думаю, что французы, немцы, итальянцы и англичане не только неевропейцев, но и некоторых европейцев исключают. О современных славянах, греках или болгарах им точно ничего не известно. Иногда исключают даже «настоящих» европейцев. Французы говорят, что «Африка начинается сразу за Пиренеями». Расизм европейцев — это их фундаментальная идентичность, он исчезнет только вместе с Европой. Если бы мы в нашем курсе о парадигмах говорили строго применительно к человечеству в целом, то мы бы могли сказать, что никакой смены парадигм вообще не было. Это локальное явление западноевропейского человечества, которое просто раздуло себя бешеным PR и колонизацией до бесконечных пределов. Всё что безвозвратно исчезло или изменилось до неузнаваемости для людей Запада — миф, сакральность, обряд, ритуал — всё это было, всё есть, и существует сегодня для подавляющего большинства (99 % человечества), которые жили и живут в условиях, совершенно отличных от тех, которые мы описывали. И даже если неевропейские народы попадают под влияние парадигм Запада (Индия и Китай со времен колонизации, Россия со времени Алексея Михайловича и Петра), то живут в этих парадигмах только одной своей частью, одной клеткой. Поэтому, когда мы рассматриваем универсальность высказываний европейских философов-постмодернистов (а также европейских модернистов и даже западных христиан-креационистов), то приходим к выводу, что даже самые «прогрессивные» европейцы — законченные культурные расисты. Поэтому они никогда ничего не говорили о Востоке всерьез. Там нет логоса, подобного европейскому, не говоря уже о логоцентризме, которого нет вообще — ни подобного, ни неподобного, следовательно, и бороться с ним не имеет никакого смысла.

Вопрос: Вот вы заговорили о расизме. Если, с точки зрения французов, Африка начинается с Пиренеев, то мы даже не будем предполагать, что они думают про Россию. Имеет ли смысл здесь и сейчас, в России, говорить о какой-то смене парадигм, о премодерне, постмодерне?

Ответ: На самом деле, предложение замечательное, но чтобы иметь возможность не говорить об этом, нам надо освободиться от того, что наши предки не просто говорили, а делали. С точки зрения системы связей, концептов, ценностей, гносеологических стратегий, номинально признаваемых за нормативные систем философии, антропологии и онтологии, мы много столетий живем в зоне влияния па-радигмальных сред в том их виде, в каком они развертываются в Западной Европе.

Если говорить об автономном национальном каноне для России (это совершенно другая тема), то чтобы его создать, мы, безусловно, должны предварительно досконально изучить парадигмы Запада, чтобы от них освободиться, отделиться и выстроить, структурировать собственное национальное знание, исходя из нашей собственной онтологической и антропологической системы координат. Открою тайну: на самом деле, в Россию глубоко модерн не проник. Но как-то проник. Постмодерн проник еще меньше. Но как-то проник. И несколько важнейших клеток российской интеллектуальной элиты, если не сказать, все мозги, поражены влиянием этих двух парадигмальных моделей — модерна и постмодерна. И если бы мы отмели западные версии модерна и постмодерна, всё равно нам бы пришлось выстраивать свои национальные ответы на вызовы, на которые Запад ответил появлением этих парадигм и их сменой.