Диалоги Воспоминания Размышления - Стравинский Игорь Федорович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Нам вообще не очень-то везло с гувернантками. Первой, которую я могу вспомнить, была француженка и к тому же хорошенькая, и посему (ив-за последнего качества, полагаю) она жила у нас недолго. Второй была англичанка, и это все, что я могу о ней вспомнить. За Англией последовала Швейцария в лице энергичной некрасивой старой девы, которая чересчур интересовалась нашим, мальчиков, видом в ванне. Когда мои родители обнаружили это и узнали о других ее склонностях, на ее место и веяли Виноградову, которая была синим чулком и мучила нас уроками. Она была самой неженственной женщиной, когда-либо мною виденной. У нее была прическа Bubikopf, [19] влажные и красные руки и отвратительным образом обкусанные ногти. Кроме того, она постоянно пребывала в возбужденном состоянии, и если тетка Екатерина или кто-нибудь из гостей спрашивал меня об уроках, стояла тут же, пристально глядела на меня и нервно помогала мне отвечать. Одно событие из времен виноградовской опеки все еще наполняет меня чувством унижения, и даже сейчас, когда я гляжу в перевернутый телескоп памяти, оно вызывает во мне чувство неловкости. Однажды вечером за обедом отец, вообще редко разговаривавший со мной, внезапно обратился ко мне с вопросом, какое новое слово я выучил на французском языке. Я покраснел, поколебался и выпалил — «parqwa», [20] а затем заплакал. Все засмеялись и стали меня поддразнивать — мои родители, братья, Берта, мегера Виноградова и даже Семен Иванович, прислуживавший нам за столом. С тех пор прошло три четверти века, и тех, кто смеялся, уже нет в живых. Однако я не могу забыть это происшествие, а прощать их теперь уже бессмысленно. (Не является ли этот инцидент одной из причин моих головных болей в обеденные часы — пример того, что Фрейд называл «Entfremdungsgefiihl»? [21] )
После 1892 г. я больше не бывал летом в Печисках. Вместо этого родители брали меня с собой в Германию, и я с удовольствием предоставил своим братьям пользоваться гостеприимством тети Екатерины. В последний раз я был в Печисках в 1895 г. Я был тогда вместе с родителями на курорте Хомбург, где мы получили из Печисок известие о смерти моего брата Романа. Мы уехали туда первым же поездом. (Помню, как на станции в Вене я служил отцу переводчиком; он говорил по-польски и не владел немецким.) В Проскурове нас ждали лошади, и мы проехали все 15 верст до дома тети Екатерины в молчании. Роман был погребен в Печисках. (Ш)
Р. К. Не в Печисках ли вы познакомились с вашей будущей женой, Екатериной Носенко?
И. С. Да, но теперь я не люблю говорить об этом: я боюсь предать что-то святое. С первого же часа, проведенного вместе, мы, казалось, отдали себе отчет в том, что в один прекрасный день поженимся — так, по крайней мере, потом мы говорили друг другу. Наши отношения, вероятно, всегда больше походили на отношения брата и сестры. Я был чрезвычайно одиноким ребенком и мечтал о сестре. Екатерина, которая доводилась мне кузиной, вошла в мою жизнь на десятом году жизни как долгожданная сестра. С того времени и до самой ее смерти мы были исключительно близки, ближе, чем иногда бывают возлюбленные, так как просто любовники могут оставаться чуждыми друг к другу, хотя и живут вместе всю жизнь и любят друг друга. (И действительно, самые сильные юношеские романы были у меня с другими девушками, и ни одна из них не стала столь близкой мне, как Екатерина Носенко. Кстати, в течение всей жизни я всегда бывал ближе с женщинами, чем с мужчинами, и женское общество неизмеримо больше предпочитаю мужскому. В этом я скорее представитель романской, нежели англо-саксонской расы, и терему отдаю предпочтение перед английским клубом, являющимся для меня таким же кошмаром, как казарма или монастырь.) В Печисках Екатерина была моим самым близким другом и товарищем в играх, что продолжалось и далее, вплоть до нашей женитьбы.
Помолвка была объявлена в Устилуге в октябре 1905 г. Забастовки, последовавшие за августовским укавом и восстанием на «Потемкине», затруднили железнодорожные передвижения, и я с большим трудом дождался надежного обратного поезда в Санкт-Петербург. В Петербурге всюду была вооруженная стража, и на время приостановилась даже доставка почты.
Екатерина Носенко родилась в Киеве в 1881 г. и провела детство в этом городе. С 1903 по 1906 г., т. е. за три года до нашей свадьбы, она жила в Париже, занимаясь постановкой голоса. У нее было небольшое, но приятное сопрано, и мувыка, безусловно, играла в ее жизни одну из ведущих ролей. К тому же она была очень хорошим нотописцем и в более поздние годы стала моим лучшим переписчиком; у меня все еще имеется ивящно переписанная ее рукой партитура «Байки про Лису». (Ее сестра Людмила тоже считалась «музыкальной» — нелепое выражение, — но для нее и для остальных членов ее так называемого «музыкального» семейства потребовалось довольно много времени, чтобы признать настоящей музыкой что-либо из написанного мною.)
Императорское законодательство запрещало браки между двоюродными братом и сестрой. Поэтому мы должны были найти кого-нибудь вроде подпольного священника у Грэма Грина, [22] кто повенчал бы нас, не спрашивая докумецтов, выдающих наше родство. Такого священнослужителя мы откопали в Новой деревне близ Санкт-Петербурга. Мы поехали туда 24 января (11 по ст. ст.) 1906 г. на двух извозчиках и были обвенчаны в полдень. Никого из родственников на свадьбе не было, и сопровождали нас лишь Андрей и Владимир Римские-Корсаковы; они вместе с нами преклонили колени и держали над нашими головами золотые с бархатом венчальные венцы. Когда после церемонии мы вернулись домой, там на пороге нас ждал Римский. Он благословил меня, держа над головой икону, которую затем вручил мне в виде свадебного подарка. (Другим свадебным подарком были его уроки — хотя, по правде говоря, и до моей женитьбы он никогда не брал с меня денег.) Затем мы отбыли на Финляндский вокзал, где сели в поезд, отправлявшийся на Иматру, финскую Ниагару малого масштаба, излюбленное место посещения новобрачными. Иматра была морозная и белая, и хотя большие каскады воды продолжали низвергаться поверх скал, меньшие были скованы льдом и превратились в сосульки. Мы оставались на Иматре две недели, фотографируя водопады и катаясь на санях. В моей голове зарождалась музыка «Фавна и пастушки», и, вернувшись в Санкт- Петербург, я начал записывать ее. (III)
Р. К.Не опишете ли вы село Устилуг, его обитателей и путешествие в Устилуг из Санкт-Петербурга? Какие из ваших сочинений были написаны там?
И. С.Устилуг (от слова «устье») — название села, расположенного при слиянии небольшой речки Луга с большей рекой Буг. Обозначение «село» для него, пожалуй, велико. Это было всего лишь «местечко», как раз такого размера, чтобы служить резиденцией для почтового чиновника и полицейского. В 90-х гг. прошлого столетия доктор Гавриил Носенко, муж сестры моей матери (а с 1906 г. мой тесть), купил там винокуренный завод и несколько тысяч гектаров земли. Его имение было окружено лесами, реками и полями пшеницы, климат там был исключительно здоровый, и по этой причине меня и моего брата Гурия и посылали туда на летние месяцы с 1896 по 1900 г. [23] Дом Носенко стоял на главном тракте, проходившем во Владимир-Во- лынск, вблизи от деревни Устилуг. После женитьбы я выстроил новый дом непосредственно на берегу Луги, примерно в километре от самого Устилуга. Особенностью этого дома, построенного по моему собственному плану, были два больших камина с трубами и балкон в сторону реки. С 1907 г., когда постройка дома была закончена, и вплоть до 1914 г., когда война отрезала меня от России, я проводил там хотя бы часть каждого лета. Устилуг был райским уголком для творчества, и я перевез туда из Санкт-Петербурга свой большой рояль Бехштейна. В самом деле, больше там нечего было делать, так как даже превратившись в «речного волка» и ежедневно занимаясь греблей, я так и не научился плавать. (Мои родители, боявшиеся болезней, привили мне страх перед водой, так как ребенком я несколько раз болел плевритом, и с момента рождения меня считали катастрофически восприимчивым к болезням.)
