Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги бесплатно txt) 📗
В такой ситуации в области науки ведущей фигурой становится не профессор-теоретик, а креативный экспериментатор-техник.
По Лиотару, главная черта постмодернистского знания — это «имманентность самим себе дискурсов о правилах, которые они узаконивают». Иными словами, цикл знаний и даже наук становится более коротким. Например, законы физики и законы изучения физики в физике постмодерна могут меняться прямо по ходу проведения эксперимента или изучения конкретной проблемы. Обоснование ищется не вовне, в какой-то «трансцендентной» инстанции научной истины, которой необходимо подчиняться, а изобретается по ходу дела и применительно к конкретной ситуации. Это можно представить как спортивную игру, правила которой меняются прямо по ходу ее развертывания. Начали играть в футбол, но в середине первого тайма всем раздали клюшки, а футбольное поле оперативно залили льдом. Во втором тайме лед растопили и на месте хоккейной площадки возник бассейн, где провалившиеся хоккеисты, оперативно сбросив коньки, включаются в ожесточенное соревнование по водному поло. В конце концов, оказывается, что это был турнир по шахматам. Это и есть «имманентность самим себе дискурсов о правилах, которые они узаконивают». Лиотар поясняет: «Вопрос состоит не в том, чтобы знать, кто является противником, а в том, чтобы знать, в какую игру из множества возможных игр играют».
Эти имманентные самим себе дискурсы образуют то, что Лиотар называет «малыми нарративами», короткими рассказами, «клипами». Эти нарративы действуют в пределах локальных обществ и не претендуют на то, чтобы стать всеобщими. В перспективе, циклом «малого нарра-тива» может стать отдельный индивидуум, который только и сможет понять ту науку (или эпистему), которую он сам для себя по данному конкретному случаю изобрел. А при переходе к постчеловечеству, это будет «история», рассказанная рукой ноге, о чем-то только ей — руке — ведомом.
В качестве легитимации в эпоху постмодерна Лиотар предлагает паралогию, которую он определяет как основанную на «открытой систематике», локальности и «антиметоде». Паралогия, по Лиотару, легитимирует высказывания науки (как «антимодели стабильной системы») в той мере, в какой они разрушают прежние высказывания и правила игр и генерируют новые. Но это уже явно постнаука. Такая постнаука должна быть занята поиском различий, нестабильностей, случайностей и противоборствующих стратегий со стороны того, что ситуативно конституируется как ее объект.
Жан Бодрияр: гипер реальность и четыре порядка симулякров
Бодрийяр называет то, что приходит на смену «реальности» в постмодерне —«гиперреальностью», основанной на симулякрах. Гиперреальность вполне может быть рассмотрена и как онтологическая, и как гносеологическая категория.
В книге «Символический обмен и смерть» Бодрияр вводит принцип «прецессии симулякров», означающий что в постмодерне симулякры предшествуют реальности, и реальность именно за счет этого становится гиперреальностью. Мы говорили о симулякрах с позиции постонтологии. Добавим несколько формул Бодрийяра с позиции постгносеологии.
Бодрияр выделяет три порядка симулякров, предваряющих наступление гиперреальности.
Первый порядок симулякров таков, что в нем знак соответствует реальности и открывает ее, он фиксирован и обязателен — социальная позиция личности читается в его костюме. По Фуко, это эпистема периода Возрождения. В такой ситуации симулякра нет и нет для него концептуального места.
Второй порядок симулякров соответствует ситуации, когда знак призван обмануть тех, к кому он обращен, завуалировав реальность. Здесь начинается расхождение между вещами и репрезентациями. Репрезентаций становится больше или меньше, чем соответствующих им вещей. Промышленное производство позволяет воспроизводить один и тот же продукт до бесконечности — фотографии и кино позволяют сделать то же с произведением искусства. Знак постепенно автономизируется от прямой и однозначной модели signans - signatum. Здесь симулякры берут свои истоки.
Третий порядок Бодрийяр называет «порядком симуляции», здесь модели первичны по отношению к вещам, т.е. базовых вещей (реальности) нет, а ее отсутствие завуалировано тиражированием «моделей». В этот момент начинается постмодерн.
Четвертый порядок представляет собой реальную доминацию симулякров, которые предшествуют даже «моделям» и вообще никак не связаны ни с какой реальностью, так как реальности больше нет. Этот четвертый порядок симулякров есть расцвет постмодерна.
На этом этапе и происходит вступление в гиперреальность, а граница между реальным и воображаемым окончательно стирается в самостоятельности знака, заменяющего собой и онтологию и гносеологию. Реальность и смысл подвергаются «имплозии». Всем становится понятно, что мы живем в обществе симуляции и репрезентативная и референциальная функция знака не может рассматриваться серьезно. Важно, однако, подчеркивает Бодрийяр, что реальность исчезает не в пользу воображаемого, но в пользу гиперреального. «Симуляция истинней, чем истина», — заключает он.
Шизоиды и параноики как гносеологические типы
Жан Бодрийяр описывает ситуацию постмодерна чрезвычайно подробно, прослеживая те изменения, которые происходят с концептами модерна (и отчасти премодерна) в фазовом переходе к постмодерну, который он считал свершившимся фактом. Тексты Бодрийяра вполне могут рассматриваться как классический фундамент постфилософии. Хотя надо подчеркнуть, что сам Бодрийяр относится к постмодерну довольно критически, по крайней мере, никак не разделяя «освободительного» пафоса других философов-постмодернистов и считая, что с концом модерна наступает, по сути, «конец всего». Этот период Бодрийяр называет «постисторией». Но в отличие от других критиков постмодерна, таких как Юрген Хабермас или Энтони Гидденс, пытающихся доказать, что «модерн не кончился» и что «постмодерн — явление временное», Бодрийяр не сомневается в том, что постмодерн фатален.
Важнейшим элементом феноменологии постмодерна у Бодрийяра является понятие «шизофрении». Он понимает «шизофрению» не в клиническом смысле, а как определенный тип психологического отношения к миру. Шизофрения противопоставляется здесь не норме, здоровью, но паранойе. Субъект-шизоид склонен в осуществлении гносеологического акта становится на сторону объекта. Упорядочивающие связи его рассудка ослаблены и чувственно воспринимаемые им вещи сплошь и рядом перетягивают его «на свою сторону». Шизоид льнет к объекту, обволакивает его, срастается с ним — иногда ценой утраты способности к рационализациям и обобщениям. Когда эта психическая особенность перерастает определенные пределы, мы имеем дело с клинической формой шизофрении. Но шизоидами являются и множество совокупно здоровых личностей, которым либо трудно, либо неинтересно обобщать чувственные эмпирические данные в развитые рациональные системы, связывающие — пусть приблизительно — все со всем.
На противоположном полюсе находится параноидальный тип личности. Он, напротив, тяготеет к утверждению рациональных обобщений даже в том случае, если органы чувств и опыт опровергает их явным образом. Для параноика важнее всего непротиворечивость представлений, рациональных конструкций. Параноик стоит на стороне рассудка во всех случаях, даже тогда, когда объекты опровергают рассудочные заключения о них. Параноикам свойственна прямо противоположная гносеологическая установка, нежели шизоидам. Они предпочитают иметь дело не с «реальностью», но с ее схемой, с ее описанием, с «инструкцией по применению», и без такой инструкции параноики полностью теряются.
Бодрийяр, как и большинство философов-структуралистов считает, что для эпохи модерна был свойственен преимущественно параноидальный тип, отражающий саму суть научной и гносеологической программы Нового времени. Модерн есть полное торжество паранойи, причем это превосходство утверждалось за счет прямого подавления шизоидных типов и свойств.
