Библия Раджниша. Том 3. Книга 1 - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" (читать книги без сокращений .TXT) 📗
А ему действительно сильно досталось, потому что если я наношу удар, то в полную силу, - или вообще не нападаю; третьего не дано. Я сказал: «Этот человек сумасшедший. Он должен объяснить, каким образом молоко полилось из ноги, потому что для образования молока женщине необходимы груди, особые физиологические процессы, которые в них происходят и преобразуют ее пищу, ее кровь в молоко. Либо нужно доказать, что у Махавиры на ногах есть груди, либо придется признать, что он мешок, наполненный молоком; иначе заберите свои слова обратно».
Стояла гробовая тишина. Я говорил в течение тридцати минут, нанося ему удары со всех сторон. И я сказал: «Вот такие глупцы являются вашими лидерами. Кто же тогда вы? Если вы принимаете подобных идиотов за лидеров, то вы сами пали намного ниже их. Этот человек хитер, и он обманывает вас, потому что все, о чем бы он ни говорил, просто потворствует вашему эго. Не так должен вести себя правдивый человек. Человек правды просто говорит правду; его не заботит, нанесет ли это вам удар, сделает ли врагом? Человека правды заботит только правда».
«Этот человек лжет; все, что он сказал, было ложью, хотя это и записано в священных писаниях. Эти священные писания тоже были написаны подобными людьми, поэтому для меня эти писания не авторитет. Этот человек для меня не авторитет. Он должен подняться и ответить на мои вопросы. Он должен доказать то, что он говорит; иначе завтра я собираюсь принести кобру, и она укусит этого человека, и у него из ранки должна пойти не кровь; должно пойти молоко. Он должен подготовиться. Я даю ему двадцать четыре часа».
В итоге этот человек обманул всех, в чем не было сомнений, и сбежал в Америку вместе с девушкой из богатой джайнской семьи. Сейчас он профессор в Нью-Йорке и преподает философию джайнов. Какую философию джайнов он знает? Он до сих пор преподносит себя как джайнского монаха. В Америке никому не придет в голову спросить его: «Как же вы можете быть джайнс-ким монахом?» Он до сих пор продолжает говорить, что он джайнский монах, до сих пор носит их символы.
В тот день, когда он покидал Бомбей, он вынужден был уходить через черный ход, потому что тысячи джайнов ждали его, чтобы убить. Это из-за того, что никогда раньше джайнский монах не летал на самолете и, во-вторых, никто прежде не слышал, чтобы джайнский монах сбегал с женщиной. Может такое и случалось, но никто об этом не знает... и это тоже, так открыто. Была вызвана полиция, потому что было опасение, что если бы джайны поймали беглеца, они убили бы его.
Уважение очень легко превращается в ненависть. Оно сместилось в них к противоположному полюсу, так как больше не оставалось оснований для уважения, - в действительности, все, что он делал, вызывало прямо противоположное отношение. И этот человек, который просто удрал, будет дурачить весь мир, утверждая, что он джайнский монах, и никто никогда не подумает, что женщина рядом с ним...
Джайны хотели отнять у него все символы джайнского монаха: его чашу и другие предметы, которые существуют у этой конкретной секты. Сопровождаемый полицией, он был доставлен от заднего крыльца своего дома к самолету, и с тех пор он никогда не бывал в Индии. Он не мог: его ждут до сих пор, когда бы он ни появился.
Я спросил — и это была моя единственная встреча с ним: «В двадцатом веке вы призываете людей отвергать жизнь? Все ваши желания точно такие же, как у всех; это естественно. Если вы человек правды, то должны это признать, равно как и то, что вы подавляете свои желания. Или вы можете сказать, что сумели преодолеть их? В таком случае я попытаюсь разоблачить вас».
Он покраснел от гнева. И я показал людям: «Посмотрите на его лицо. Разве этот человек, переполненный гневом, может быть бесполым? Разве этот человек, переполненный гневом, может не быть жестоким? О чем говорит его лицо?» И, оставаясь джайнс-ким монахом, он трижды пытался меня убить!
Я возвращался из Пуны и уже собирался сесть в машину, как мне позвонил доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным. Он сказал: «Бхагаван, вам нельзя ехать на машине, потому что на пути следования вас будут поджидать люди Читрабхану, это может быть опасно». Так что я был вынужден лететь самолетом, мне организовали специальный рейс. Но я все же попросил одного из моих друзей проехать на машине и посмотреть, - в той же самой машине, в которой должен был ехать я.
Они были там - с пистолетами, и дорога была перегорожена большими камнями. Они были в замешательстве, когда увидели, что в машине был не я. Мой друг сказал, что информация была правильной. И такое случилось трижды. Тот человек пытался убить меня. Таким был его ответ, а эти люди вовсе не лишены жестокости.
Жестокость продолжает накапливаться. Если вам приходится от чего-то отказываться в своей жизни, вы накапливаете это внутри себя. Подобные люди более похотливы, чем обычные люди, более гневны, чем обычные люди; потому что обычными людьми овладевает гнев, когда они действительно разгневаны, но это мимолетно, это приходит и уходит. А те люди продолжают накапливать гнев. Они сидят как бы на вулкане; не хватает только кого-нибудь, кто нанесет им удар по слабому месту.
Чатрабхану никогда не выступал с одной сцены со мной. Он говорил организаторам, что выступать может только один: «Либо он, либо я. Вдвоем с одной сцены мы выступать не можем».
Но я сказал организаторам: «Ая хотел бы выступать с одной сцены с ним. Он может выбирать. Если он считает, что говорить первым опасно, потому что, говоря после него, я в своей речи буду его критиковать, я готов говорить первым; пусть он критикует меня. Я готов к любому повороту событий. Если ему угодно, он может говорить первым, потом я; а затем он будет отвечать, - я к этому готов. Он может говорить дважды, я буду говорить только один раз; но я знаю, что мой один раз перекроет его два. Я видел его».
Он сидел, как изваяние, наливаясь гневом, его била дрожь, его почти трясло. Я сказал людям: « Посмотрите на его руки». Он держал листок бумаги, и листок дрожал. Я сказал: «Посмотрите на бумагу». На этом листке он набросал конспект речи против меня, но, в конце концов, решил, что из этого не будет толка, потому как, что за доказательства он может привести? Никто раньше не спорил по этому поводу. На протяжении двадцати пяти веков никто не спросил, каким образом из ног может вытекать молоко?
Нет, последователи не спрашивали. Они обучены не задавать каверзных вопросов. От них требовалось верить, потому что вера будет оплачена, а сомнение — это грех.
Но без сомнения нет познания; нет возможности для вас даже приблизиться к осознанию, к сознательности.
И эти люди подрезают те самые корни, от которых к вам приходит осознавание и сознательность, - это жизнь, жизненные ситуации, проблемы, возможности.
Но если просто уклоняться и воздерживаться от жизни, то никогда не будет возможности достичь сознательности.
Рассказывают об одном индусском монахе, который в течение тридцати лет жил в Гималаях... Его проблемой было эго. И один мудрец - я имею в виду один дурак - предложил ему: «Удались в безмолвные долины Гималаев, и твое эго будет заморожено». Это займет какое-то время, поэтому не спеши возвращаться, пока полностью не будешь уверен».
И, конечно, если вы живете в Гималаях, в глубинной, далекой долине, где вы никогда не встретите другого человека, как вы сможете понять, есть ли у вас эго? Эго требуется другое эго; и тогда оно проявляется мгновенно. Если же другого эго нет, то нет и причины, по которой оно должно проявиться. Оно быстро засыпает.
Тридцать лет - долгий срок, и человек убедился, что эго у него больше нет. К этому времени его известность распространилась по равнинам, и люди стали приходить к нему, чтобы отдать дань уважения. Ему от этого стало еще лучше: «Я такой неэгоистичный». Конечно, когда люди касаются ваших ног, вы можете чувствовать полное отсутствие эго. В этом нет никакой проблемы, потому что ваше эго удовлетворено.
Однако эта проблема возникла снова, потому что начиналась Кумбха, ярмарка, которая является самой крупной в мире; на нее собирается по крайней мере тридцать миллионов человек. Нигде в мире не собирается столько народу, как на Кумбху, на ярмарку, которая проходит в Аллахабаде каждые двенадцать лет.
