Психиатрическая власть - Фуко Мишель (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Но, во-вторых, имел место в некотором роде обратный процесс, [...]* обоснование труднодоступное™ этой вездесущей и всевременной истины. Причем важно, что этот процесс разрежения был обращен не к выявлению, не к свершению истины, но именно к людям, способным ее обнаружить. В самом деле, эта универсальная, вездесущая и всевременная истина, которую в чем бы то ни было может и должно выслеживать и обнаруживать то или иное дознание, в известном смысле доступна всякому; всякий имеет к ней доступ ибо она везде и всегда однако для этого вновь требуются некоторые обстоятельства, вновь требуется овладеть (Ьоомами мысли и техниками кз.к озз и позволяющими получить доступ к этой вездесущей но всегда глубинной всегда затаенной всегда труднодоступной истине
Разумеется, возникнет и ,универсальный субъект этой универсальной истины, но субъект этот будет абстрактным: на конкретном уровне универсальному субъекту, способному постичь истину, будет свойственна редкость, ибо он должен быть облечен рядом приемов, а именно приемов педагогики и селекции. Университеты, ученые общества, церковные коллежи, школы, лаборатории, система специализаций и профессиональных квалификаций — все это орудия окружения истины, которая в науке полагается универсальной, редкими, избранны-
* В магнитной записи лекции: который можно назвать.
287
ми людьми, могущими иметь к ней доступ. Быть универсальным субъектом — это, если угодно, абстрактное право всякого индивида; однако, чтобы быть универсальным субъектом в конкретном случае, необходима квалификация, получаемая немногими индивидами, которые затем и будут выступать в этом качестве. Появление философов, ученых, интеллектуалов, профессоров, лабораторий и т. д. в западноевропейской истории XVIII века точно соответствует, будучи коррелятивным расширению полагания научной истины, обоснованию малочисленности имеющих доступ к этой истине, которая теперь присутствует везде и всегда. Такова краткая история истины, которую я хотел вам представить. Как она связана с безумием? Посмотрим.
В медицине вообще, о которой мы только что говорили, понятие кризиса исчезает в конце XVIII века. Исчезает не только как понятие — это происходит после Хофмана," но также и как организующее ядро медицинской техники. Почему? Как мне кажется, по причинам, которые я описал в предшествующем общем обзоре, — поскольку болезнь, как с определенного момента и всякую вещь, стало окружать своего рода инквизиторское пространство, разметка дознания.38 Именно построение того, что в общем можно назвать больнично-медицинским оснащением Европы XVIII века, которое обеспечивало общий надзор за населением, позволило отслеживать здоровье всех индивидов без исключения;39 а больница позволила также интегрировать телесную болезнь живого индивида, а главное, и его мертвое тело.40 Таким образом, к концу XVIII столетия уже имели место и общий надзор за населением, и конкретная возможность описания болезни и вскрытого посмертно тела. Рождение патологической анатомии и современное ему возникновение статистической медицины, медицины больших чисел,41 то есть назначение точной причинности путем проекции болезни на мертвое тело и вместе с тем возможность следить за состоянием населения, предоставили медицине XIX века два ее важнейших эпистемологических инструмента.
288
Что происходит в это время в психиатрии? Мне кажется, там происходят весьма примечательные перемены. С одной стороны, психиатрическая больница, так же как и любая общемедицинская больница, не может не стремиться уйти от понятия кризиса: ведь всякая больница — это пространство дознания и надзора, своего рода следственная инстанция, которой совершенно не требуется описанное выпытывание истины. Вспомните: я попытался показать вам, что психиатрия не нуждается не только в выпытывании истины, но и вообще в истине, как бы та ни обнаруживалась — техникой ли выпытывания или путем доказательства. Мало того. Не просто нет нужды в истине, но собственно кризис как событие в рамках безумия и в поведении безумца исключается. Почему? Прежде всего, я думаю, по трем причинам.
Во-первых, кризис исключается уже тем, что больница функционирует как дисциплинарная система, подчиняющаяся определенному уставу, предполагающая некоторый порядок, предписывающая режим, в котором что-либо подобное критическому выплеску безумия, сопровождающемуся исступлением и буйством, просто не предусмотрено. К тому же основной закон, основная техника больничной дисциплины гласит: не думайте об этом... Не думайте — думайте о чем-нибудь другом, читай-те, работэите, гуляйте, главное — не думайте о своем безумии.42 Возделывайте сад — не ваш конечно а директорский Столяр ничайте, зарабатывайте на жизнь, только не думайте о своей бо-лезни. В дисциплинарном пространстве лечебницы
МССТЭ. криЗИСУ ббЗУмиЯ
Во-вторых, постоянное, приблизительно, с середины 1820-х годов, обращение к патологической анатомии в больничной практике сыграло роль теоретического отказа от понятия кризиса.43 Действительно, ничто, кроме случающегося при общем параличе, не позволяло предположить за душевной болезнью какую-либо физическую причину и тем более назначить ей таковую. По меньшей мере во многих больницах постоянно применялась практика вскрытия, ключевое значение которой состояло мне кажется, в том, чтобы привести к выводу: если существует истина безумия она никак не может заключаться в том что говорят безумцы, но только в их нервной системе и головном мозге ГТо-
этому крИЗИС KclK момеНТ исТИНЫ кЗ.К сТЛЛИЯ поЛНОГО Г)Э.СКГ)ЫТия
19 Мишель Фуко
лол
*
истины безумия оказывается исключен и этим обращением к патологической анатомии, — или, если выразиться точнее, патологическая анатомия предоставила в данном случае эпистемологическое прикрытие, под которым можно было покончить с представлением о кризисе, отринуть или навсегда пресечь его: вас можно просто привязать к стулу и больше не слушать, что вы говорите, поскольку об истине вашего безумия расскажет, когда вы умрете, патологическая анатомия.
И наконец, третьей причиной отказа от понятия кризиса стал процесс, которому до сих пор не уделяли внимания и который касается проблемы связи между безумием и преступлением. В самом деле, с 1820—1825 годов в судебной сфере отмечается очень любопытная тенденция: медики без всякого запроса прокуратуры или судей, даже зачастую без инициативы адвокатов представляют суду свое мнение о преступлении и пытаются в некотором смысле списать его на душевную болезнь.44 В связи с любым преступлением психиатры поднимают вопрос: а не явилось ли оно проявлением болезни? И таким образом выстраивают в итоге более чем странное понятие мономании, под которым в общих чертах понимается следующее: если некто совершил преступление без всякого мотива, без всякого основания, без всякой выгоды для себя просто так, то не есть ли это симптом болезни, самой сущностью которой и является преступление? Некоей моносимптомной болезни, проявляющейся единожды, только одним признаком и при этом тождественной преступлению?45
Закономерен вопрос: откуда этот интерес психиатров к преступлению, почему они так упрямо, так рьяно отстаивали возможную связь преступления с душевной болезнью? Причин, разумеется, несколько, но одна из них, как мне кажется, такова: психиатры стремились показать не столько что всякий преступник — возможный безумец, сколько (это было гораздо труднее и гораздо важнее для психиатрической власти) что всякий безумец—потенциальный преступник. И детерминация привязка безумия к преступлению в пределе — безумия ко всякому преступлению позволяла обосновать психиатриче-власть не в терминах истины поскольку речь-то шла как
раз
оо* истине но в терминэ.х опасности: МЫ пОИЗВЗНЫ ЗШДи-
тить общество ибо во всяком безумии скрывается возможность
преступления. Разумеется, привязка к преступлению того или иного феномена, и безумия в том числе, является, по двум социальным причинам, способом смягчить участь индивида, но вообще, на уровне своей общей работы, прививка безумия к преступлению отражает стремление психиатров подкрепить свою практику чем-то вроде социальной защиты, поскольку обосновать ее истиной они не могут. Поэтому и можно сказать, что основным следствием дисциплинарной системы в психиатрии является освобождение от понятия кризиса. В нем теперь не просто не нуждаются, его отвергают, потому что кризис таит в себе угрозу: ведь кризис у безумца может повлечь гибель того, кто рядом с ним. Необходимости в кризисе нет, его с лихвой компенсирует патологическая анатомия, а режим порядка и дисциплины делает его к тому же нежелательным.
