Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Розин Вадим Маркович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Возможно, что Кришнамурти принадлежит к «восставшим» против этого мира, как и Н. Бердяев. Во всяком случае исповедь Бердяева помогает понять и позицию Кришнамурти. В своей философской автобиографии Н. Бердяев пишет:
«Я — человек, восставший против общества… Я вообще не люблю общества… Род всегда представлялся мне врагом и поработителем личности. «Род» есть порядок необходимости, а не свободы… Я скорее преуменьшил, чем преувеличил степень моего разрыва с миром социальной обыденности. Я с детства находился в состоянии восстания против «иерархического» порядка природы и общества… Я принадлежу к тому типу людей и к той небольшой части поколения конца XIX и начала XX века, в которой достиг необычной остроты конфликт личности, неповторимой индивидуальности с общим и родовым… Я не чувствовал себя по-настоящему и глубоко гражданином мира, членом общества, государства, семьи, профессии или какой-либо группировки, связанный с ними единством судьбы. Я соглашался признать себя лишь гражданином царства свободы. В этом я не своевременный человек. Я принужден жить в эпоху, в которой торжествует сила, враждебная пафосу личности, ненавидящая индивидуальность, желающая подчинить человека безраздельной власти общего, коллективной реальности, государству, нации… Но в то же время я очень остро и часто мучительно переживал основной парадокс личности. Я стремился не к изоляции своей личности, не к ее замыканию в себе и не к самоутверждению, а к размыканию в универсум, к наполнению универсальным содержанием, к общению со всеми.
… Я думаю, трудно найти человека, у которого было бы не только отсутствие, но и глубокое противление всякому иерархическому порядку. Я никогда не мог вынести, чтобы отношения людей определялись по иерархическим чипам. Во мне вызывало отвращение, когда говорили, что кто-нибудь занял положение в обществе. Я совершенно не выносил, когда меня рассматривали как хозяина дома, главу семьи, редактора журнала, председателя религиозно-философской академии и т. п. Все иерархические чины этого мира всегда представлялись мне лишь маскарадом, лишь внешней одеждой, которую я охотно содрал бы. Мне всегда думалось, что подлинные качества и достоинства людей не имеют никакого отношения к их иерархическому положению в обществе и даже противоположны ему. Гении не занимали никакого иерархического положения в обществе и не были иерархическими чинами, как и пророки и святые. И когда Бог стал человеком, то занял самое последнее положение в обществе. Мессия должен быть распят. Мне неприятен всякий мундир, всякий орден, всякий условный знак почитания людей в обществе. Чины академические, общественные или революционные мне так же мало импонируют, как и чины церковные, государственные, консервативные».
Думаю, что Кришнамурти подписался бы под многими из этих положений.
Если культура отрицается, зачеркивается, то что же принимается? Принимается все, что культуре противостоит, — природа, дети, животные. Все естественные, не детерминированные культурой явления, считает Кришнамурти, прекрасны и ценны. Он отвергает человека, обусловленного культурой, принимает человека свободного, одинокого, творческого; человека, к которому вернулась его природа, непосредственность и простота детства, естественность и чувствительность животного. Тексты Кришнамурти хорошо передают мироощущение человека в природе, человека, слившегося с природой, понимающую каждую живую тварь, каждое растение, каждое облако на небе и дерево на земле.
«Ночью, не очень долго, шел дождь, а рано утром, когда вы вставали, был слышен сильный запах сумаха, шалфея и влажного краснозема, который, по-видимому, издает более сильный запах, чем коричневые почвы. Солнце уже показалось над высотами, излучая необыкновенные оттенки жженой сиены, каждое дерево, каждый кустарник заискрились, омытые ночным дождем, и все вокруг было преисполнено радостью. Шесть или восемь месяцев не было дождей, и вы можете представить, как ликовала земля, и не только земля, но и все, что на ней — мощные деревья, высокие эвкалипты, кусты чилийского перца, виргинские дубы. В это утро птицы как будто пели совсем иначе. А в то время как вы смотрели на близкие высоты и дальние синие горы, вы как-то потеряли себя в них. Вы и все кругом вас перестало существовать. Была только эта красота, эта безмерность, только широкая, уходящая вдаль земля. От высот, которые простирались на многие мили, исходил покой; он встречался с вашей собственной тишиной. Это было подобно встрече земли и неба, и экстаз был благословением.
Вечером, когда вы поднимались по каньону в горы, красная земля под ногами была влажная, мягкая, податливая, многообещающая. Много миль вы поднимались по крутому склону, а потом неожиданно начали спускаться. Завернув за угол, вы вступили во всеохватывающее безмолвие, которое уже опускалось на вас. А когда вы вошли в долину, оно стало более пронизывающим, более настойчивым, более требовательным. Не было ни единой мысли, было одно лишь безмолвие. Когда вы шли вниз, оно как будто покрывало всю землю, и было удивительно, что птицы и деревья притихли. Прекратился ветер, а с наступлением темноты деревья погрузились в свое одиночество. Странно, что днем они будут приветствовать вас, а сейчас, со своими фантастическими очертаниями, они были далеки от вас, держались в стороне и были замкнуты в себе. Мимо вас прошли три охотника с луками и стрелами. На лбу у них были прикреплены электрические фары. Они шли убивать ночных птиц и, по-видимому, совсем не воспринимали окружающую красоту и безмолвие вокруг них. Они были поглощены предстоящей охотой. Казалось, что все вокруг в страхе и с великим сожалением следили за ними».
Или вот еще:
«В момент заката солнца приходит странная тишина и такое чувство, что все вокруг вас пришло к концу, хотя и автобусы, и такси, и шум продолжают свое движение. Это чувство пребывания по ту сторону как будто проникает всю вселенную. Вы, вероятно, также переживаете это. Нередко оно приходит совсем неожиданно: странная тишина и мир как будто изливаются с неба и покрывают землю. Это благословение, и оно сделало красоту вечера беспредельной. Казалось, что и освещенная солнцем улица, и машины на стоянке, и опустевший парк, — все составляло часть этой красоты: даже смех мимо проходившей пары нисколько не нарушил тишины вечера… Совсем рядом в кустах пел черный дрозд, и это было непреходящее благословение».
Или еще один замечательный эпизод:
«На этой широте почти не бывает вечерних и утренних сумерек. До восхода солнца река, широкая и глубокая, была как расплавленный свинец. Солнце еще не взошло над землей, но на востоке уже светлело, птицы не вступали в свой утренний хор, жители деревни не перекликивались друг с другом. Утренняя звезда стояла высоко в небе и становилась все бледнее и бледнее, нока, наконец, солнце не показалось над деревьями и река не превратилась в поток золота и серебра.
Запели птицы, проснулись все в деревне. Как раз в это время на подоконнике неожиданно появилась большая обезьяна, серая, с черной мордочкой и пучком волос надо лбом. У нее были черные руки, а длинный хвост свешивался через подоконник в комнату. Обезьяна сидела очень спокойно, почти неподвижно, глядя на пас. Мы стояли совсем близко, на расстоянии всего нескольких футов. И вдруг обезьяна протянула руку, некоторое время мы держали друг друга за руки. Ее рука была жесткая, черная и пыльная, так как она только что перелезла через крышу, через небольшой карниз над окном и спустилась сюда, где и уселась на подоконнике. Она сидела с расслабленными мышцами и, что было удивительно, казалась очень веселой. В ней не чувствовалось страха или неловкости, как будто она была дома.
Она сидела здесь, а река была уже ярко-золотой, за рекой виднелся зеленый берег и дальние деревья. Некоторое время мы держались за руки, потом незаметно она высвободила свою руку, но осталась сидеть на месте. Мы смотрели друг на друга, вы могли видеть, как блестели ее черные глаза, узкие и полные любопытства. Ей хотелось прыгнуть в комнату, но она колебалась; потом она вытянула руки и ноги, ухватилась за карниз и, выскочив на крышу, исчезла. Вечером она снова появилась на верхушке дерева, поедая какой-то плод. Мы помахали ей рукой, но ответа не было».
