Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
Кто ученики Господни? «Всесветные возмутители», (Д. А. 17, 6), «революционеры всемирные», по-нашему: значит «восстание»; ανάστασις, «воскресение», «восстание из мертвых». Все христиане — «возмутители всесветные», опрокидывающие — или восстанавливающие мир. Первый же из них и величайший — Христос. Кто бы ни был Он, — Губитель или Спаситель, Он Первый Двигатель, Primo Motore, опрокидывающий — или восстанавливающий мир. [520]
Внешние перевороты, политические и социальные революции, — все поверхностны: буйны и кратки, дерзки и робки, грубы и слабы; все останавливаются на полдороги, или кончают своей противоположностью: освобождая, порабощают. В новом порядке возникает старый. Ванька-встанька, только что сваленный, но не с перемещенным центром тяжести, опять встает и крепче утверждается. Новый порядок хуже старого: вместо веревочных уз — железные, стальные, адамантовые; внешнее рабство становится внутренним: люди сами в цепи идут, жаждут рабства все неутолимее. И этот «прогресс» бесконечен.
Тщетны все революции, перевороты внешние; в мнимом движении, неподвижны все. Только один — Его, Первого Двигателя, внутренний переворот действителен, потому что только он перемещает в человеке и в мире внутренний центр тяжести; только он — глубочайший и сильнейший, потому что тишайший.
Кажется, именно мы сейчас яснее, чем кто-либо, когда-либо, за две тысячи лет христианства, могли бы почувствовать, что «близко, при дверях» конец, если не мира, то наш, — бывшего христианского человечества, и могли бы понять тоже яснее, чем кто-либо, за две тысячи лет, что Иисус, «Возмутитель всесветный», действительно опрокинул мир или восстановил. Самое глубокое, сильное в мире, — самое тихое.
Я победил мир (Ио. 16, 33).
Чем? Тишиной.
Будет веяние тихого ветра, и там Господь (I Цар. 19, 12) —
это пророчество на горе Блаженств исполнилось: «тихий ветер этот потряс основание земли и сорвал вершины гор». [521]
Только в яснейшем зеркале вод может отразиться берег с ясностью такой, чтоб ни одна черта не исказилась в отраженном образе; с тихостью такой, чтоб ни одна черта закона Отчего в свободе Сына не нарушилась, — может опрокинуться мир только в тишайшем сердце Господнем.
Сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину, и закиньте сети. (Лк. 5, 3–4).
Сети — слово Его, а глубина — Он сам. Только на поверхности души Его — бури, а в глубине — тишина. Бурею нисходит Дух Божий на всех пророков, а на Него — тишиной. [522]
Ты — Мой покой. Моя тишина, tu es… requies mea,
скажет Сыну Матерь Дух. [523] Всех бурь земных тишина небесная — Он.
Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою — утишу вас. (Мт. 11, 28.)
Мира вечный Двигатель, Он сам неподвижен: все вокруг Него движется.
Знают святые, а может быть и посвященные в древние таинства, что в буре экстаза наступает вдруг тишина, подобная голубому небу над смерчем. В круговороте божественной пляски, уносящей души, солнца и атомы, есть неподвижная ось: к ней-то и влечется все захваченное в круговорот. Сам экстаз — все еще жажда; только тишина — утоление; сам экстаз — все еще путь; только тишина — цель; сам экстаз — все еще мир, только тишина — Бог.
С Богом был Иисус, как никто из людей, и если быть с Богом, значит блаженствовать, то Он, как никто из людей, был блажен. Только что новый Адам вышел из рая, и раем пахнет еще от Него. Души человеческие, все одинаково, злые и добрые, помнят этот райский запах и летят на него, как пчелы на запах цветов; тянутся к Иисусу неудержимо, как компасные стрелки к магнитному северу. Всех увлечет Он на миг в блаженство Свое: этот-то миг — вечность — и есть Царство Божие.
Первый Адам и последний — один и тот же. Весь зон истории — времени — как бы сон Адама в раю, где с древа жизни вкушаемые плоды — Блаженства. Память о рае — Блаженствах — есть у всех людей в душе, а Сын человеческий — только первый проснувшийся, вспомнивший Адам.
Отче! Ты возлюбил Меня, прежде основания мира (Ио. 17, 24), —
вот религиозный опыт Иисуса, нами не сделанный, невозможный для нас. Тут кончается вся наша земная. Евклидова геометрия; тут мы — «комнатные собачки», κυνάρια, подбирающие крохи под столом (Мт. 15, 27); но и у крох тот же вкус, как у хлеба на столе, — плода с древа жизни. Опыта Блаженств нет у нас, и мы почти ничего не знаем о них; но глядя в лицо Его, слыша голос Его, не можем не чувствовать, что это и для нас возможно, или, по крайней мере, желанно. Кто понял Блаженства, тот принял их, потому что сердцу человеческому этого нельзя не желать.
Ваши же очи блаженны, что видят, и уши ваши, что слышат. (Мт. 13, 16.)
Все блаженства в том и заключаются, чтобы это видеть и слышать, — знать, что это есть.
Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный. (Мт. 5, 48).
Ясно, или кажется ясным, что этого не только исполнить, но и помыслить человеку нельзя. Зачем же Он этого требует, или к этому зовет, манит? Зачем об этом говорить, как о самом простом, очевидном и даже как будто легком: «бремя Мое легко»? Кто возлагал на людей более тяжкое бремя?
Но вот что удивительно: сердце наше, внимая словам Его, все-таки знает — вспоминает, что тяжесть эта вдруг может сделаться легкостью.
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
Каждый из нас, внимая Блаженствам, вспоминает или мог бы вспомнить, если бы так страшно не забыл, свой детский, райский сон, то, что своими ушами слышал, своими глазами видел на горе Блаженств.
Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у Геннисаретского озера, увидел Он две лодки, стоявшие на озере; а рыбаки, вышедши из них, вымывали сети.
Он же, войдя в одну лодку, которая была Симонова, просил его отплыть немного от берега и, сев, учил народ из лодки. (Лк. 5, 1–3.)
Так у Луки, а у Марка (4, 1–2):
… И вошел в лодку, и сидел на озере; а весь народ был на земле у озера.
И учил их притчами много.
«Притча», по-гречески, «загадка», или παραβολή, «сравнение», «подобие», от παραβάλλειν, «перекидывать»: притча-парабола — как бы перекинутый мостик, сходня с корабля на берег — из того мира в этот, из вечности во время. По-еврейски «притча» — agada, «повествование», «рассказ» о том, что было однажды и бывает всегда; а «притча» maschal, — «иносказание», «подобие», в смысле Гётевском: «все переходящее есть только подобие», «символ», как бы из того мира в этот поданный знак. [524] В притчах-символах является не только Слово, Логос, но и мир, космос:
в притчах… изреку сокровенное от создания мира (Пс. 77, 22 — Мт. 13, 35).
Форма совершеннейшая, в какую только могла отлиться Иисусова мысль, чувство и воля; внутреннейшая, на ядре их, оболочка; больше, чем одежда на теле, — тело на душе, — вот что такое притча. Явственней, чем на всех остальных словах Господних, отпечатлелось на притчах живое лицо Иисуса; внятнее слышится в них «живой, неумолкающий голос» Его; [525] как бы само «дыхание божественных уст», suavitates quae velut ex ora Jesu Christi afflari videntur, — все еще веет в притчах; [526]
Евангельская притча есть нечто единственное, небывалое и неповторимое. Чтобы в этом убедиться, стоит лишь поискать чего-нибудь подобного притчам о бедном Лазаре, о блудном сыне или о милостивом Самарянине не только во всех книгах человеческих, но и во всей Книге Божественной, кроме Евангелия. [527] Этот небесный цветок цвел на земле только раз.
