Демократия и тоталитаризм - Арон Реймон (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
2. На сколько советский тоталитаризм сопоставим с аналогичными явлениями в других режимах, например в национал-социализме?
3. Обречен ли однопартийный режим или режим тотального планирования на тоталитаризацию?
Начнем с последнего вопроса.
В XX веке есть авторитарные режимы, но не однопартийные, и есть однопартийные режимы, не ставшие тоталитарными, не занимающиеся распространением официальной идеологии, не стремящиеся охватить своей идеологией все виды деятельности. Есть однопартийные режимы, где государство не поглощает общество, а идеология не имеет патологического размаха, характерного для советского режима. Верно, что любой однопартийный режим в индустриальных обществах чреват расцветом тоталитаризма. В индустриальных обществах цивилизованные нравы: правители должны обращаться к управляемым и оправдывать свою власть. Они не ссылаются на традиционную легитимность, у них нет таких обоснований собственной власти, которые не могли бы стать предметом дискуссий, они обязаны разъяснять, почему и во имя чего повелевают. Но любой управляемый в условиях однопартийного режима вынужден прекращать обсуждение, когда оно доходит до определенной точки, я бы сказал — до той точки, когда обсуждение становится интересным. Можно обсуждать многие вопросы, но не вопрос о том, почему отсутствует право объединяться в иные партии, помимо единственной. Соответственно у руководителей единственной партии неизбежно возникает искушение оправдать свое исключительное положение. Для этого достаточно любой идеологии (люди никогда не проявляют чрезмерной придирчивости к качеству идеологических систем), но она должна быть разработанной, навязанной, проникающей всюду.
Тем не менее однопартийный режим в фашистской Италии никогда не отличался избыточной идеологичностью и тоталитарностью, которые могли бы сравниться с великой чисткой в СССР и крайностями гитлеризма последних лет. Когда применительно к обоим случаям говорят о тоталитаризме, то главным явлением, первопричиной оказывается, на мой взгляд, сама революционная партия. Режимы стали тоталитарными не в силу какого-то постепенного развития, а на основе первоначального стремления коренным образом преобразовать существующий порядок в соответствии со своей идеологией. У революционных партий есть общие черты, которые приводят к тоталитаризму, — масштабность устремлений, радикальность позиций и выбор самых крайних средств.
Можно ли сказать, что эти проявления сходства дают возможность сблизить оба воплощения тоталитаризма?
Приводились две противоречащие друг другу системы аргументов. Одна отрицает, другая же утверждает родство обоих режимов. В большинстве случаев обе системы представляются мне неудовлетворительными или, по крайней мере, неубедительными.
Каковы доводы тех, кто отрицает родство обоих воплощений тоталитаризма?
Во-первых, разные источники пополнения рядов коммунистической и национал-социалистской партий. В Германии социальные базы партий и в самом деле различны: хотя многие рабочие голосовали за национал-социалистскую партию, подавляющее большинство промышленных рабочих отдавали свои голоса социалистической или коммунистической партиям.
Необходима, впрочем, одна оговорка. В годы, предшествовавшие взятию власти Гитлером, немцы довольно часто переходили из партии в партию. Психологический темперамент активистов не обязательно различался, даже если их социальное происхождение не совпадало.
Но главное не в этом. Допустим, что слои, откуда шло пополнение партий, не одинаковы. Главное — установить, могут ли сходные феномены происходить на основе разных классов? Различия в социальных базах партий еще не дают ответа на поставленный вопрос. Те, кто настаивает на родственности режимов, говорят, что, невзирая на различия в социальном происхождении активистов, обе партии, придя к власти, обнаруживают многочисленные черты сходства в том, как они свою власть реализуют.
Во-вторых, утверждается, что национал-социализм и капитализм изначально заодно, так как национал-социализм—режим, созданный капиталистами или монополистами для сохранения своей власти.
Довод несостоятелен и противоречит истинному положению дел. Правда, в догитлеровской Германии многие капиталисты-промышленники и банкиры оказывали денежную поддержку национал-социалистской партии. Им казалось, что этой партией они смогут вертеть по своему усмотрению. Они видели в ней возможность защититься от социалистической или коммунистической революции. Но, став тоталитарным, режим вышел из-под контроля и из услужения монополистов. Промышленники, банкиры, представители прежних правящих классов на последнем этапе гитлеризма находились преимущественно в оппозиции. После июля 1944 года [39] они стали жертвами чистки, по своей природе отличавшейся от советских чисток, но достаточно серьезной, чтобы доказать: курс пришедшей к власти гитлеровской партии не стал выражением воли класса капиталистов.
Третий довод таков: коммунисты и фашисты ведут между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. Он опять-таки неоспорим. Но ведь братоубийственные распри — дело обычное. По-прежнему остается нерешенным вопрос: насколько тоталитарность как явление присуща обеим партиям после того, как они приходят к власти?
Этим партиям, несмотря на бесконечные раздоры, случалось признавать родство между собой. Риббентроп, прибыв в Москву в 1939 году, говорил о встрече двух революций, а Сталин ответил любезностью на любезность, подняв тост за здоровье канцлера Гитлера, которого так любит немецкий народ. Подобные высказывания доказывают лишь, что обе стороны в одинаковой мере умеют пользоваться любой стилистикой.
Четвертый довод — того же порядка, что и первые три: изначальная несовместимость идеологий. Я не ставлю под сомнение его истинность, но вопрос опять-таки остается открытым. Согласно коммунистической идеологии, фашизм воплощает все самое скверное в истории и самое низкое в человеческой природе. Согласно фашистской идеологии, коммунизм — зло в чистом виде, абсолютный враг. Но если одна идеология выглядит универсалистской и гуманной, а другая — националистской, расистской и ни в коей мере не гуманной, это вовсе не доказывает, что партии не прибегают во имя противоположных идей к аналогичным методам. Ссылаться на диаметральную противоположность идей при анализе сходства или несходства методов — значит удаляться от поставленной проблемы. Те, кто настаивает на родстве партий, как раз и хотят показать, что идеологии или благородные устремления немного значат на весах истории, и люди подчиняются побуждениям, не зависящим от идеологий. Ответить, что глубокого родства быть не может, поскольку идеологии диаметрально противоположны, — значит считать заранее решенной обсуждаемую проблему — могут ли идеологии оказывать определяющее влияние на методы.
