Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Но хотя вопрос относительно всеобщего или частного эгоизма человека не столь важен, как это обычно воображают, для нравственности и практики, он, несомненно, имеет важное значение для спекулятивных наук о человеческой природе и является подходящим предметом для проявления любопытства и исследований. Следовательно, не будет ничего неуместного, если мы посвятим ему здесь несколько соображений 93.
Наиболее очевидное возражение против гипотезы эгоизма заключается в том, что поскольку она противоречит обычному чувству и нашим самым непредубежденным представлениям, то для того, чтобы установить столь необычайный парадокс, требуется величайшее философское напряжение. Самый беззаботный наблюдатель обнаруживает, что существуют такие склонности, как благожелательность и великодушие, такие аффекты, как любовь, дружба, сострадание, благодарность. Эти чувства имеют свои причины, действия, объекты и свойственный им характер обнаружения, обозначаемые обыденным языком, отмечаемые при наблюдении и ясно отличаемые от причин, действий и т. д. эгоистических аффектов. И поскольку вещи несомненно предстают в таком виде, то это следует признать, до тех пор пока не будет открыта некоторая гипотеза, которая, глубже проникая в человеческую природу, сможет доказать, что первые аффекты являются не чем иным, как модификацией последних. Все попытки такого рода, предпринятые до сих пор, обнаружили свою бесплодность и, по-видимому, всецело проистекали из той любви к простоте, которая явилась источником многих ложных рассуждений в философии. Я не буду здесь входить в детали данного вопроса. Многие талантливые философы показали недостаточность этих систем. И я буду считать доказанным то, чтб, как я полагаю, самое легкое размышление сделает очевидным для каждого беспристрастного исследователя.
Но природа этого вопроса дает весьма сильные основания предполагать, что и в будущем никогда не будет изобретена лучшая система, чтобы объяснить происхождение чувств благожелательности из эгоистических аффектов и свести все различные эмоции человеческого духа к чему-то совершенно простому. Положение в данного рода философии иное, чем в физике. При более точном критическом исследовании было обнаружено, что многие гипотезы о природе в противоположность первому впечатлению о них прочны и удовлетворительны. Примеры этого рода так многочисленны, что столь же здравомыслящий, как и остроумный, философ 94 берет на себя смелость утверждать, что если существует более одного способа, которым может быть получено какое-либо явление, то есть общее основание для предположения, что оно возникло из причин, являющихся наименее очевидными и знакомыми. Но во всех исследованиях относительно происхождения наших аффектов и внутренних операций человеческого духа основания для предположения всегда носят иной характер. Простейшая и наиболее вероятная причина, которая может быть приписана какому-либо явлению, есть, вероятно, истинная причина. Когда философ при объяснении своей системы вынужден обращаться к некоторым очень утонченным и изощренным рассуждениям и предполагать, что они существенны для возникновения какого-либо аффекта или эмоции, у нас есть основание проявить чрезвычайную бдительность в отношении столь ошибочной гипотезы. Аффекты не восприимчивы к какой-либо утонченной деятельности разума или воображения, и всегда оказывается, что сильное напряжение последних способностей с необходимостью вследствие ограниченности возможностей человеческого духа губит всякую активность первых. Наш преобладающий мотив, или намерение, действительно часто скрыт от нас самих, когда он смешан и спутан с другими мотивами, которые ум из тщеславия или самомнения желает рассматривать как господствующие. Но не было случая, чтобы подобная скрытность возникала из-за неясности и запутанности мотива. Человек, потерявший своего друга или покровителя, может обольщаться, считая, что вся его печаль возникает из-за благородных чувств без какой-либо примеси узких или корыстных соображений. Но если человек сокрушается о своем дорогом друге, которому были необходимы его покровительство и помощь, то разве можем мы предполагать, что его страстная нежность возникает из-за какой-то метафизической заботы о его собственных интересах, которая не имеет никакой основы или реальности? Мы можем с равным правом воображать, будто мельчайшие колесики и пружинки вроде часовых сообщают движение грузовому фургону, как и объяснять происхождение аффектов из таких неясных соображений.
Оказывается, что и животные восприимчивы к доброте, проявляемой как представителями их вида, так и нами, и в этом случае нет ни малейшего основания подозревать их в лицемерии или хитрости. Будем ли мы также объяснять все их чувства посредством утонченных дедукций относительно эгоизма? А если мы допускаем бескорыстную благожелательность у низших существ, то по какому же правилу аналогии можем мы отвергнуть его у высших?
Любовь между полами порождает благодушность и благожелательность, весьма отличающиеся от удовлетворения желания. У всех наделенных чувствами существ нежность к их отпрыскам, как правило, способна сама по себе превзойти самые сильные мотивы себялюбия, и она никоим образом не зависит от последнего аффекта. Каким интересом может руководствоваться любящая мать, которая теряет свое здоровье из-за усердного ухода за своим больным ребенком, а впоследствии чахнет и умирает от горя, когда она освобождается вследствие его смерти от тягот этого ухода?
Разве благодарность—это не аффект, присущий человеческой душе? Разве это только слово без смысла или реальности? Разве мы не получаем удовольствия от общества одного человека больше, чем от общества другого, и не желаем благополучия нашему другу, даже если отсутствие или смерть помешает нам принять какое-либо участие в этом его благополучии? И что же еще вызывает у нас обычно какое-либо участие в нем, если мы живы и сопричастны его благу, кроме нашей привязанности и уважения к нему?
Эти и тысячи других примеров свидетельствуют о всеобщей благожелательности человеческой природы при отсутствии реального интереса, который связывал бы нас с данным предметом. И каким именно образом воображаемый интерес, известный и признанный в качестве такового, может быть источником какого-либо аффекта или эмоции,—это, по-видимому, трудно объяснить. Для объяснения этого не было еще найдено ни одной удовлетворительной гипотезы, и нет ни малейшей вероятности, что будущие усилия людей когда-нибудь увенчаются в данном отношении более благоприятными результатами.
Но далее, если мы рассмотрим должным образом вопрос, мы обнаружим, что гипотеза, которая допускает бескорыстную благожелательность, отличающуюся от себялюбия, в действительности более проста и больше соответствует аналогии с природой, чем та, которая претендует на то, чтобы свести все дружелюбие и человеколюбие к этому последнему принципу. Существуют осознаваемые каждым телесные желания и потребности, которые с необходимостью предшествуют всякому чувственному наслаждению и непосредственно побуждают нас стремиться к обладанию некоторым предметом. Так, голод и жажда в конечном счете приводят к еде и питью, и благодаря удовлетворению этих первичных потребностей возникает удовольствие, которое может стать объектом других видов желания или наклонности— вторичных и корыстных. Аналогичным образом существуют духовные аффекты, которые непосредствгн-но побуждают нас стремиться к определенным объектам, таким, как слава, власть или же мщение, безотносительно к интересу, и когда эти цели достигаются, то в результате возникает наслаждение как следствие ублаготворения наших аффектов. В силу внутреннего устройства и структуры духа природа должна наделить нас некоторой первоначальной склонностью к славе еще до того, как мы сможем получить какое-либо наслаждение от обладания ею или стремиться к ней, исходя из мотивов себялюбия или желания счастья. Если у меня нет тщеславия, я не получаю удовольствия от похвалы по моему адресу. Если я не честолюбив, я не получу радости от обладания властью. Если я не раздражен, наказание противника совершенно для меня безразлично. Во всех этих случаях имеет место аффект, который непосредственно указывает на объект и делает из него наше благо или счастье, а также и иные, вторичные аффекты, которые возникают впоследствии и стремятся к указанному объекту как к части нашего счастья, если однажды он стал таковой вследствие наших первоначальных склонностей. Не будь какой-либо потребности, предшествующей себялюбию, эта наклонность вряд ли могла бы когда-либо оказать воздействие, ибо в этом случае мы испытывали бы незначительные и слабые страдания или наслаждения и знали бы мало горя или счастья, которых надо было бы избегать или добиваться.
