Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич (книги .txt) 📗
Вот пример того, как на критической веялке отлетающая шелуха мифа обнажает зерно истории.
Мы также знаем или начинаем узнавать, что не только у Египта и Греции, но и у Шумеро-Аккада, Элама, Вавилона, Ханаана, Хеттеи, — может быть, у всех древних культур — корень один, — белый, радужно в разных средах преломляемый луч одного солнца; все они восходят из-за горизонта истории, как бы внезапно готовые, каждая — в полном круге своем, подобном кругу восходящего светила.
Где же источник общего света? Этого мы не знаем: может быть, знает Платон, но опускает покров над этою слишком святою и страшною тайною: солнце Атлантиды, зашедшее в бездны Атлантики, — свет всего человечества.
«Лучшее племя людей жило в вашей земле (до потопа), — говорит Саисский жрец Солону. — Вы произошли от его уцелевшего малого семени».
Это и значит: первое человечество — семя второго; Атлантида — семя Европы.
Чтобы понять миф Платона о войне атлантов с греками, надо помнить главную цель беседы: плотью и кровью облечь отвлеченную идею Града, показать его в героическом действии.
«Городом вашим совершен был подвиг величайший, и правление было в нем наилучшее, о каких мы когда-либо слышали, — продолжает рассказчик. — В наших писаниях сохранилась память о том, как смирил ваш город эту великую державу (Атлантиду), когда устремилась она с дерзновением из глубины Атлантики на всю Европу и Азию» (Pl., Тim., 24, е). — «Ибо, соединив однажды все свои силы, кинулась Атлантида на вашу землю и нашу, так же как на все другие земли по сю сторону Пролива (Гибралтара), чтобы поработить их все одним ударом. Тут-то город ваш и явил себя миру во всем своем величии, ибо, превзойдя всех военным искусством и доблестью, сначала во главе эллинов, а затем, поневоле, один, покинутый всеми, уже на краю гибели, он все же победил врага, воздвиг трофеи, спас от рабства никогда не бывших рабами, и остальных, не помня зла, освободил» (Pl., Tim., 23, с; 25, b, с).
Надо сказать правду: слишком похожи эти атланты на персов, и война их с Афинами слишком похожа на Персидскую, чтобы все это не казалось сплошным патриотическим вымыслом. Но вглядимся, нет ли и тут, под шелухою мифа, зерна истории.
Если Атлантида была действительно таким огромным островом-материком, «больше, чем Ливия и Малая Азия», как сообщает Платон, и находилась там, где он помещает ее, — посреди Атлантики, и была тем, чем он ее делает, — великою военно-морскою державою, то всемирно-исторические судьбы ее предрешались неизбежно и естественно: ей нужно было политически господствовать надо всем, что она объединяла географически.
«Ливией (Северной Африкой) до Египта и Европой до Тирении (Северной Италии) овладела эта держава», — сообщает Платон (Pl., Tim., 25, b). Если так, то, овладев одной половиной Средиземного моря, она уже не могла остановиться — должна была овладеть и другой, чтобы открыть себе путь на восток, ибо мы знаем, по собственному страшному опыту, как непреложен тот закон, владеющий великими державами, который можно бы назвать притяжением пустот: в мировые войны падают они, как физические тела — в пустоту. Это и значит: Запад должен был начать войну с Востоком, Атлантида — с Европою, — мировую войну за мировое владычество, или ряд бесконечных войн.
Может быть, память об одной из них и сохранилась в записях Саисского храма. Старый жрец взял грех на душу, преувеличивая в угоду именитому гостю победы «афинян»: слишком был нужен союз дряхлеющему Египту с юной Афинской республикой.
Что же значит миф Платона? В трех великих столкновениях Запада с Востоком, в трех войнах — Атлантской, Троянской, Персидской — ставится один вопрос: кто утолит вечную и главную муку человечества — жажду всемирности — Атлантида в рабстве или Европа в свободе? Этот вопрос и для нас, через двадцать пять веков после Платона, относится не к мифу, а к истории.
Может быть, лучше всех древних и новых «Аристотелей» понял Платона темный варвар, византийский инок IX века, Козьма Индикопл (Cosmos Indikopleustes). К своей «Христианской топографии», Topographia Christiana, он приложил детски-нелепую карту земного шара: внутренняя сфера, сплошной материк, окруженный морем, ни на чем не держится, как бы висит в воздухе, и окружена второю сферою внешнею, с надписью: «Земля за океаном, где люди обитали до потопа, terra ultra oceanum, ubiante diluvium habitabant homines».
Моисей, в книге Бытия, и Платон, по мнению Индикопла, говорят одно: мир допотопный есть не что иное, как «Атлантида», а десять атлантских царей суть «десять родов от Адама до Ноя» (Jos. Peter, Atlantis, die versunkene Welt, s. 6. — К. Kretschmer, Die Entdeckung Americas, 1882). Атлантида — земной рай; оттуда вышел Адам, оттуда же и Ной в ковчеге переплыл через воды потопа, из внешней сферы земли во внутреннюю, где мы сейчас обитаем, как бы перешел из того мира в этот, или, говоря нелепо-трансцендентно, в духе Козьмы, — из «полутого» мира в «этот совсем».
Рай — на востоке, а место потопа — на западе, но в том же внешнем круге земли, за Океаном, где Рай. Если бы Колумб знал Индикопла, то, может быть, нашел бы в нем подтверждение тоже как будто нелепой веры своей, что, плывя на крайний Запад, можно приплыть на крайний Восток — в Индию (Donelly, 86. — Roisel, Les Atlantes, 1874, p. 64). Любопытно, что, уже открыв Америку, Колумб не сомневался, что открыл допотопный мир, и думал, что Ориноко есть Гихон, одна из четырех Эдемских рек. «Все заставляет думать, что Рай находится в этих местах, — пишет он в Испанию. — Это подтверждается не только согласьем математических выкладок с учением святых отцов и теологов, но и всеми признаками и свойствами этих мест» (Donelly 215).
Если бы Колумб читал Платона, — а может быть, и читал, — то не сомневался бы, что открыл «Атлантиду».
Атлантида, Остров Блаженных, есть Рай с первым человеком в раю, Адамом-Атласом: может быть, кое-что знает об этом и Платон, но меньше говорит, чем знает; скрывает от непосвященных, потому что здесь миф — уже начало мистерии.
Рай не только Атлантида, но отчасти и весь допотопный мир, озаряемый райским светом с Запада — заходящим солнцем Атлантиды.
«Лучшее и прекраснейшее племя людей обитало в вашей земле (до потопа), — вот чего вы не знаете», — приподымает Саисский жрец край завесы над этою святою и страшною тайною (Pl., Tim., 23, b).
Атлантида — «золотой век». — «Вы жили тогда под такими же благими законами, как мы, и даже лучшими, превосходя всех людей добродетелью, как и подобает чадам и питомцам богов». Градом Божьим была совершенная республика, управляемая людьми богоподобными «andres theioi» — «людьми-богами» (Pl., Krit., 110, с).
«Человеку надо измениться физически, чтобы сделаться Богом», — бредит сумасшедший Кириллов у Достоевского, как будто страшно далеко от «Христианской топографии» Козьмы Индикопла, а на самом деле, страшно близко. «Изменился физически» — значит, не умирая, оставаясь в теле, перейти из этого мира в тот или «полутот»; переплыть, как Ной, через воды потопа, но уже обратно — из «внутренней сферы земли» во «внешнюю», вернуться с чужбины на родину — в «Атлантиду» из Истории.
Если бы мы увидели сейчас атлантов, то, может быть, не сразу узнали бы, кто это: странное, заморское племя, что-то вроде ацтеков или майя, — казалось бы нам. Но, вглядываясь пристальнее, мы удивлялись бы, пугались все больше и больше и, может быть, наконец, поняли бы, что это не совсем люди, а существа иной породы, как бы обитатели другой планеты — Марса или Сатурна.
Можно ли «измениться физически», этого, кажется, ни Платон, ни Саисский жрец не знают. Но знает Aристотель, что делает, разрушая «Атлантиду», иссушая этот подземный источник всех древних и новых мифов-мистерий. Смехом — ядовитейшим оружием — убивает он ее; смехом же ответила ему судьба: разрушением Атлантиды послужил он не только всем будущим «Аристотелям», большим и маленьким — Лукианам, Лукрециям, но и всем теологам-схоластикам, для которых ведь тоже бельмо на глазу — связь Платона с Моисеем, Атлантиды с Бытием, а может быть, и с Апокалипсисом. Существование первого человечества изменяет метафизически не только всю нашу историю, но и всю теологию: это как бы новый катаклизм, переворот духовный.
