Ницше. Введение в понимание его философствования - Ясперс Карл Теодор (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Двусмысленность истины не имеет ничего общего с нечестностью, которая нечто скрывает или намеренно придерживается осознаваемой двусмысленности. Напротив, она допускается невольно, вкладывается в сообщение истинного потому, что сущности восприемлющих настолько не равны. Идти на двусмысленность, не желая её, вот в чём мужество истины.
Но, пожалуй, понятна и нерешительность: мыслящий склонен сдерживать себя, когда видит, что идея чревата разрушениями, когда осознаёт, что её можно извратить, ею можно злоупотребить. Поэтому хотя Ницше когда-то и мог задать вопрос о великих прошлого, «обладали ли они достаточной глубиной, чтобы не писать того, что знают» (14, 229), хотя он сам писал в молодости: «корни нашего мышления и воли … не до́лжно выносить на яркий свет» (а значит, «это благородное искусство, хранить, когда нужно, в подобных вещах молчание. Слово — опасная вещь … как многого не следует высказывать! И как раз основные религиозные и философские воззрения принадлежат к такого рода pudendis [3]» — фон Герсдорфу, 18.9.71), и хотя он впоследствии вновь и вновь ощущал в себе нерешительность, он, тем не менее, предъявлял себе требование мыслить и высказывать истину, не боясь ничего; ибо вопреки всякому преднамеренному умалчиванию ради мнимого блага людей сила заключается исключительно в открытости, которая не имеет ничего общего с развязной болтовнёй, выдающей себя за слово истины. О Заратустре сказано: «Малейшее умалчивание сковывает все его силы: он чувствует, что до сих пор избегал какой-то мысли … Незначительная задержка, самое ничтожное молчание препятствует всякому большому успеху» (14, 293).
Так как идеи Ницше не могут рассматриваться ни как авторитетно подтверждённые, ни как просто значимые истины, было бы неверно становиться его «последователем». В сущности такого рода истинного заключено то, что оно может быть сообщено только после встречи с чем-то своим, для себя близким. Поэтому Ницше с начала и до конца «пророк», который вопреки всем пророкам отсылает каждого к самому себе.
«Иди-ка лучше за собой: — И будешь — тише! тише! — мой!» (ВН, 499). «Но кто ступает собственной тропой, Тот к свету ясному несёт и образ мой» (ВН, 502). «“Это — теперь мой путь, — а где же ваш?” — так отвечал я тем, кто спрашивал меня о “пути”. Ибо пути вообще — его не существует!» (ТГЗ, 140; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Ницше жаждет самостоятельного другого: «Я хочу общаться только с людьми, у которых есть свой собственный пример и которые не усматривают его во мне. Ибо это сделало бы меня ответственным за них и рабом» (11, 391).
Отсюда постоянная ницшева защита: «Я хочу пробудить величайшее недоверие ко мне» (14, 361). «Составной частью гуманности мэтра является необходимость предостерегать учеников от самого себя» (УЗ, пер. мой — Ю. М.). Заратустра покидает своих учеников: «уходите от меня и защищайтесь от Заратустры!» (ТГЗ, 56). Эти слова подчёркиваются тем, что перепечатываются в «Ecce homo» с добавлением: «Здесь говорит не фанатик, здесь не “проповедуют”, здесь не требуют веры» (ЭХ, 696).
Даже то, что Ницше выступает под маской «законодателя», есть лишь способ проявления его непрямоты. Смысл её как в том, что: «Я—закон только для моих, а не закон для всех» (ТГЗ, 205), так и в сопротивлении, встретив которое другой, по-настоящему предназначенный Ницше судьбой, должен прийти к самому себе: «Право, завоёванное мной для себя, я не отдам другому: он должен захватить его сам! — подобно мне … В этой связи должен существовать исходящий от меня закон, могущий всех переделать по моему подобию: тем самым отдельный человек в противоречии с ним раскрывался бы и усиливался» (12, 365).
В соответствии с этой позицией Ницше не хочет ни господства, ни того, чтобы его объявили святым: «Господствовать? Навязывать свой тип другим? Отвратительно! Разве моё счастье не состоит как раз в созерцании многих других?» (12, 365). И напоследок: «… во мне нет ничего общего с основателем религии … Я не хочу “верующих”, я полагаю, я слишком злобен, чтобы в меня верить, я никогда не говорю к массам … Я ужасно боюсь, чтобы меня не объявили когда-нибудь святым… <эта книга> должна помешать, чтобы в отношении меня было допущено насилие …» (ЭХ, 762; перевод данного фрагмента исправлен — пер.).
К чему, собственно, стремится Ницше в этом конфликте пророческого вестничества и отвержения тех, кто слепо следует за ним, законодательствования и призывов к сопротивлению своим законам, в конфликте учителя и скептика, во всей этой самоличной отмене своих собственных затрагивающих самые недра души тезисов, чем для него замещается роль основателя религии, чем он хотел быть для других — всё это выражено в расплывчатом образе, названном «гений сердца»: «Гений сердца, … чей голос способен проникать в самое преисподнюю каждой души … кто обладает мастерским умением казаться — и не тем, что он есть, а тем, что может побудить его последователей всё более и более приближаться к нему, проникаться всё более и более глубоким и сильным влечением следовать за ним; гений сердца, который заставляет всё громкое и самодовольное молчать и прислушиваться, который полирует шероховатые души, давая им отведать нового желанья, — быть неподвижными, как зеркало, чтобы в них отражалось глубокое небо; гений сердца, который … угадывает скрытое и забытое сокровище … под тёмным толстым льдом и является волшебным жезлом для каждой крупицы золота … гений сердца, после соприкосновения с которым каждый уходит от него богаче … богаче самим собою … раскрывшийся, обвеянный тёплым ветром, который подслушал все его тайны, менее уверенный, быть может … но полный надежд, которым ещё нет названья, полный новых желаний и стремлений…» (ПТСДЗ, 402–403).
Сам будучи молодым, он ещё верил в молодость: «Об этих надеющихся я знаю, что они понимают все эти абстракции непосредственно и при помощи своего в полном смысле слова собственного опыта переводят, надо думать, на язык той или иной личной теории» (Несвоевременные размышления [далее — НР], Ф. Ницше, Полное собрание сочинений, т. 2, М., 1909, с. 183; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Но уже скоро он захочет «предостеречь пылких, жаждущих убеждений юношей от того, чтобы слишком поспешно рассматривать свои теории как путеводную нить жизни», и попытается убедить их, «чтобы они рассматривали их как тезисы, подходить к которым нужно взвешенно…» (11, 398). А в конце молодые почитатели его литературного таланта станут для него обузой: «ведь очевидно, что это не литература для молодёжи» (Овербеку, 13.5.87).
Затем, разочарованный, он ищет соратников: свои сочинения он уподобляет рыболовному крючку, призванному ловить настоящих людей. Но истинные читатели не приходят: Ницше, отвергая всякое приспосабливание, разоблачая всякую видимость, чувствует себя всё более одиноким в своей правдивости. Страстно ища понимания, он сознательно лишает себя всякой возможности быть понятым в свою эпоху.
Пришла слава, которую Ницше достоверно предвидел, но едва застал её первые знамения. Был ли он с тех пор понят в том смысле, какой сам подразумевал? До сих пор едва ли кто-нибудь возьмёт на себя право ответить «да» или «нет». Задачасостоит в том, чтобы осваивая Ницше, самому стать чем-то. Он требует от нас не поддаваться соблазну и не воспринимать его концепции и законы в их кажущейся однозначности, как нечто общезначимое, но повышать возможный ранг собственного существа. Не подчиняться примитивно-лобовым призывам и фразам, а находить с его помощью путь к подлинной простоте истины.
Книга первая. Жизнь Ницше
Обзор
Так как без осознанного представления о жизни Ницше мы не можем достичь подлинного понимания его идей, есть смысл для начала вкратце напомнить факты [4].
