Рациональность, Наука, Культура - Порус Владимир Натанович (книги полностью .txt) 📗
Очевидно, что это действительно "радикальное" изменение взгляда на научную рациональность. Методолог ставит перед субъектом научного исследования проблему: каковы рациональные основания выбора того или иного "понятийного аппарата", если опыт не может считаться непредвзятым судьей, а всегда "ангажирован", истолкован теорией? По сути, уже в постановке этой проблемы заключено требование к эмпиризму перестать ссылаться на догму и приспособиться к изменившемуся взгляду на характер научно-исследовательских процессов. Это в точности та же проблемная ситуация, в какой находилась и методологическая программа К. Поппера. Однако Поппер с самого начала подозрительно отнесся к понятию "замкнутого" концептуального каркаса, а впоследствии назвал его "мифом", приравнивающим положение ученого к положению заключенного, не имеющего легальной возможности покинуть тюремную клетку системы, интерпретирующей опытные данные.
Поэтому-то Поппер, оставаясь убежденным сторонником рационального эмпиризма, отводил место конвенциям прежде всего в сфере "базисных" опытных предложений. Он сразу же осознал принципиальную трудность, связанную с попытками перенести "конвенциональный акцент" в сферу выбора теории. Если выбор теории не зависит от решающего приговора опытных данных, а именно это приходилось признать, если последовательно провести отождествление теории с "замкнутой" понятийной системой, то процедуры фальсификации теряют практически все свое значение, научное познание превращается в интеллектуальную игру по правилам, которые всякий игрок вправе менять по своему выбору. От рациональной Большой Науки остается одно наименование, в цитадель рациональности проникает произвол и анархия, иррационализм торжествует победу.
"Радикальный конвенционализм" Айдукевича неизбежно вел к выводу, что процедуры смены "понятийных аппаратов" и, следовательно, "картин мира", поскольку они имеют конвенциональный характер, не могут быть реконструированы в терминах логики. "Нетрудно увидеть в радикальном конвенционализме продолжение посткантианской конвенционалистской традиции, а также предвосхищение (почти на три десятилетия) многих современных модных концепций философии науки", - замечает Е. Гедимин, имея в виду прежде всего концепции Т. Куна и П. Фейерабенда283. Более того, сама логика ставилась в ряд "языковых каркасов", принятие и отвержение которых также следовало тезису "радикального конвенционализма", из чего вытекала концепция "логического плюрализма", ставшая в дальнейшем предметом напряженной дискуссии. Оставляя в стороне эту проблему, заметим, что перемещение проблемы рационального выбора теории за границы логической реконструкции вызывал (и продолжает вызывать) шок у методологов: слишком долгое время рациональность теснейшим образом связывалась с логикой, чтобы осознав свою даже относительную свободу от последней, легко пережить это.
Но если рациональность выбора "картины мира" не сводится к логическим средствам реконструкции, то она должна описываться какими-то иными средствами, по крайней мере не менее убедительными. Итак, "радикальный конвенционализм" фактически означал поиск теории рациональности научного познания, альтернативной теориям, которые в то время могли считаться традиционными.
Осознавал ли это сам Айдукевич? Не только осознавал, но и предупреждал о трудностях, с какими рискует столкнуться методологическая мысль, став на путь этого поиска. Согласно его концепции, ученый всегда как бы находится вне своей "картины мира" или "понятийного аппарата" и потому, руководствуясь теми или иными рациональными конвенциями, может оставлять одну и принимать другую языковую систему, а иногда и возвращаться к прежней. В принципе можно даже одновременно пользоваться различными теориями для решения разных задач. При этом только нельзя забывать, что эти теории "взаимонепереводимы" и каждая хороша или плоха по-своему. Другими словами, рациональность такого ученого всегда "выше" используемых им конвенций. Этого уже нельзя сказать, став на точку зрения, например, Т. Куна: в концепции последнего рациональность ученого целиком и полностью определена "парадигмой" (вне парадигмы рациональность совпадает со здравым смыслом, но к принятию научных решений это имеет лишь слабое отношение). В этом отличие семантического подхода к проблемам рациональности К. Айдукевича и историко-научного подхода Т. Куна. Является ли это отличие принципиальным?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно выяснить, до каких пределов может быть раздвинута сфера рациональности, какие критерии, помимо логических, могут быть допущены в нее. Надо сказать, что по сравнению с "историческими направлениями" в философии и методологии науки 60-70 годов, К. Айдукевич с несравненно большим трудом расставался с надеждами на полную логическую реконструируемость процесса смены научных теорий в ходе исторического развития науки. Прекрасно сознавая опасность, заключенную в распахивании ворот рационалистической крепости перед любыми мотивациями познавательных действий, он вряд ли принял бы анархические идеи, впоследствии пропагандировавшиеся П. Фейерабендом, который, отталкиваясь от семантической "несоизмеримости" фундаментальных научных теорий, безоглядно шел дальше и постулировал свободу рациональности вплоть до ее практически полного слияния с любыми спонтанными актами творчества. В конечном счете, понимал Айдукевич, это неизбежно ставит под сомнение такие фундаментальные ценности науки как объективность и истинность научного знания. Отказываться от таких ценностей ученик и последователь К. Твардовского, конечно, не хотел. Выход из затруднения он усматривал в необходимости прояснения точного смысла этих ценностей не без основания полагая, что такое прояснение способно устранить массу предрассудков и кажущихся гносеологических парадоксов.
Прежде всего Айдукевич попытался определить ряд критериев, с помощью которых методолог, реконструирующий процессы эволюции научного знания (в том числе процессы выбора научных теорий и причины смены фундаментальных "картин мира"), мог бы отыскать в этих процессах их рациональный смысл и выразить этот смысл в строгих методологических понятиях. Иными словами, он пытался сформулировать рациональные основания прагматики науки и научного познания (одна из последних крупных монографий Айдукевича имеет название "Прагматическая логика"). Некоторые из этих критериев сформулированы в статье "Картина мира и понятийный аппарат". К ним относятся: повышение уровня логической согласованности понятийного аппарата, в частности, способности последнего раскрывать и ликвидировать свои логические дефекты, прежде всего, конечно, противоречия; достижение теорией большей независимости от опытных данных при решении внутренних концептуальных проблем (впоследствии И. Лакатос назвал это "позитивной эвристикой", то есть способностью выводить такие следствия из принятых положений, которые не только согласуются с опытными данными, но даже "лучше" последних, способны исправлять ошибочно полученные результаты опыта или неправильные интерпретации последних); внутреннее совершенствование понятийного аппарата, позволяющее уменьшать количество "аномалий" (столкновений с опытными результатами) за счет дополнительных конвенций или семантических правил; наконец, то, что Айдукевич назвал "повышением эмпирической чувствительности" понятийного аппарата ("мы отдаем первенство таким понятийным аппаратам, которые игнорируют как можно меньше опытных данных и которые на различные опытные данные реагируют возможно различными способами"284); нетрудно показать, что в этом требовании заключен зародыш той мысли, которая выражена И.Лакатосом в его критерии "непрерывного эмпирического роста науки"285.
Сформулированные критерии (Айдукевич специально отмечал, что они далеко не исчерпывают "эволюционные тенденции" науки, ее прогрессирующую рациональность), как видим, не являются логическими, а представляют собой совокупность методологических требований, смысл которых не может быть раскрыт некоторым априорным "определением" универсальной или "конечной" цели, к которой якобы стремится научное познание. Методологическая теория не может исходить из априоризма, она занимается определением реальных господствующих тенденций научного познания, то есть обращается к ее истории. Этот вывод Айдукевича непосредственно перекликается с известным высказыванием И. Лакатоса о том, что история науки является пробным камнем для ее рациональных реконструкций, то есть для методологических концепций в роли теорий научной рациональности.
