Творческая эволюция - Бергсон Анри (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Итак, для разума, который бы просто-напросто следовал за опытом, не было бы ни пустоты, ни небытия - даже относительного и частичного, - ни возможности отрицания. Подобный разум видел бы следование фактов за фактами, состояний за состояниями, вещей за вещами. В каждый момент он отмечал бы существующие вещи, появляющиеся состояния, совершающиеся факты. Он жил бы в настоящем, и если бы он был способен к суждению, он всегда бы только утверждал существование настоящего.
Одарим этот ум памятью и в особенности желанием останавливаться на прошлом. Дадим ему способность разделять и различать. Он отметит тогда не только наличное состояние проходящей реальности. Он представит себе прохождение как изменение, следовательно, как противоположность между тем, что было, и тем, что есть. И так как нет существенной разницы между вспоминаемым прошлым и прошлым воображаемым, то он скоро заставит себя подняться до представления возможного вообще.
Так перейдет он на путь отрицания. В особенности он будет близок к тому, чтобы представить себе исчезновение. Однако он не дойдет еще до этого. Чтобы представить себе, что вещь исчезла, недостаточно заметить противоположность между прошлым и настоящим; нужно еще повернуться спиной к настоящему, остановиться на прошлом и мыслить противоположность между прошлым и настоящим только в терминах прошлого, не допуская сюда настоящего.
Идея уничтожения поэтому не будет чистой идеей:
она предполагает, что прошлое вызывает сожаление, что имеется основание на нем задержаться. Она рождается тогда, когда разум делит явление замены надвое и рассматривает только первую его половину, ибо она одна представляет для него интерес. Удалите всякий интерес, всякое чувство: останется только текущая реальность и запечатлеваемое в нас бесконечно возобновляемое познание нами наличного состояния этой реальности.
От уничтожения к отрицанию, являющемуся более общей операцией, остается теперь только один шаг. Достаточно представить себе противоположность существующего не только тому, что было, но также всему тому, что могло бы быть. И нужно, чтобы противоположность эта выражалась именно в функции того, что могло бы быть, а не того, что есть, чтобы существование настоящего утверждалось только при учете возможного. Получаемая таким путем формулировка не выражает уже только разочарования того, кто ее составил: она создается только для топ), чтобы исправить или предупредить заблуждение, считающееся скорее заблуждением других. В этом смысле отрицание имеет характер педагогический и социальный.
Как только отрицание сформулировано, оно становится симметричным утверждению. Нам кажется тогда, что если это последнее утверждало объективную реальность, то первое должно утверждать не-реальность одинаково объективную и, так сказать, одинаково реальную. В этом мы разом и правы и не правы: не правы, ибо то, что отрицание заключает в себе отрицательного, не может стать объективным; правы, однако, в том, что отрицание какой-нибудь вещи предполагает скрытое утверждение того, что эта вещь может быть заменена другой вещью, которую постоянно оставляют в стороне. Но отрицательная форма отрицания извлекает пользу из утверждения, находящегося в основании отрицания: опираясь на тело позитивной реальности, к которому это явление привязано, оно объективируется. Так образуется идея пустоты или частичного небытия, поскольку вещь оказывается замененною уже не другою вещью, но пустотою, которую она оставляет, то есть отрицанием ее самой. Так как подобная операция может осуществляться над какою угодно вещью, то мы предполагаем, что она совершается над каждой вещью по очереди и, наконец, над всеми вещами в целом. Мы получаем таким образом идею "абсолютного небытия". Если мы теперь проанализируем идею "Ничто", мы найдем, что она в сущности является идеей "Все" с прибавлением движения разума, бесконечно перепрыгивающего с одной вещи на другую, отказывающегося держаться на одном месте и сосредоточивающего все свое внимание на этом отказе, всегда определяя свою наличную позицию только в отношении к той, которую только что покинул. Таким образом, это будет представление в высокой степени обширное, как идея " Все", с которой оно имеет тесное родство.
Как противопоставить тогда идею "Ничто" идее "Все"? Не ясно ли, что это значит противопоставить наполненное наполненному и что, следовательно, вопрос "почему что-либо существует? " является вопросом, лишенным смысла, псевдопроблемой, поднятой вокруг псевдопроблемы? Нужно, однако, чтобы мы показали еще раз, почему эта призрачная проблема посещает ум с такой настойчивостью. Тщетно указываем мы, что в представлении "уничтожения реального" есть только образ всех реальностей, бесконечно изгоняющих друг друга по круговой линии. Тщетно мы прибавляем, что идея несуществования является только идеей изгнания неопределенного или "просто-напросто возможного" существования существованием более субстанциальным, которое и становится истинной реальностью. Тщетно мы находим в форме sui generis отрицания нечто внеинтеллектуальное и указываем, что отрицание есть суждение суждения, предуведомление, данное другим или себе самому; что было бы нелепым приписывать ему власть творить представления нового рода, создавать идеи без содержания. Всегда остается убеждение, что прежде вещей или по крайней мере под вещами существует небытие. Если искать основание этого факта, то оно найдется именно в эмоциональном социальном элементе, вообще в элементе практическом, придающем специфическую форму отрицанию. Самые серьезные философские затруднения, говорили мы, рождаются оттого, что формы человеческой деятельности выходят за пределы своей области. Мы созданы, чтобы действовать, в той же мере (и даже более), что и мыслить, или, вернее, когда мы следуем движению нашей природы, то мы мыслим, чтобы действовать. Не следует поэтому удивляться, что привычки деятельности отражаются на привычках представления и что наш ум замечает вещи всегда в том самом порядке, в-котором мы имеем привычку представлять их себе, когда намереваемся на них воздействовать. Но неоспоримо, что всякое человеческое действие, как мы указывали на это выше, исходной своей точкой имеет неудовлетворенность и вытекающее отсюда ощущение отсутствия чего-нибудь. Мы не действовали бы, если бы не ставили себе цели, и не искали вещи, если бы не чувствовали ее лишения. Наше действие идет, таким образом, от "ничто" к "чему-нибудь", и самой сущностью его является вышивание "чего-нибудь" на канве "ничто". По правде говоря, ничто, о котором идет здесь речь, не столько есть отсутствие вещи, сколько отсутствие полезности.
Если я ввожу посетителя в комнату, которую я еще не обставил мебелью, я уведомляю его, что в комнате "ничего нет". Я знаю, однако, что комната полна воздуха, но так как садятся не на воздух, то комната действительно не содержит ничего такого, что в данный момент и посетителем и мною считается за что-нибудь. Как правило, человеческий труд состоит в том, чтобы создавать полезные вещи, и пока нет труда, нет "ничего", ничего из того, что было желательно получить. Наша жизнь проходит, таким образом, в том, чтобы заполнять пустоты, познаваемые нашим интеллектом под внеинтеллектуальным влиянием желания и сожаления, под давлением жизненной необходимости, и если понимать под пустотою отсутствие полезности, а не отсутствие вещей, то можно сказать в этом вполне относительном смысле, что мы постоянно идем от пустого к полному. Таково направление нашей деятельности. Наше умозрение не может не поступать точно так лее, и естественно, что оно переходит от относительного смысла к смыслу абсолютному, потому что оно имеет дело с самими вещами, а не с полезностью, которую они имеют для нас. Так укореняется в нас та идея, что реальность заполняет пустоту и что ничто, понимаемое как отсутствие всего, предсуществует всем вещам, - если не de facto, то de jure. Эту-то иллюзию мы и пытались рассеять, показывая, что идея "Ничто", если хотеть видеть в ней идею уничтожения всех вещей, разрушает самое себя и сводится только к слову, и если, наоборот, это действительно идея, то она заключает в себе столько же материи, как и идея "Все".
