Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Впрочем, борьба с тиранией не обязательно выглядела как физическое устранение претендента на тиранию. С точки зрения античного демоса, гораздо более эффективным был удар, нанесенный заранее, превентивно — простой подачей голосов в Народном собрании или Народном суде–гелиэе. То есть еще до того, как потенциальный тиран станет тираном фактическим, а чересчур пассивное и неосторожное общество уже пройдет свою критическую точку невозвращения к демократии.
Главным способом воплощения в жизнь этой общественной установки становились именно превентивные, нередко надуманные, явно «показательные» судебные процессы против тех, кто, делая много для родного полиса, казался гражданам слишком честолюбивым и потому потенциально опасным для демократии. Дела такого рода — вообще «визитная карточка» античной демократии. Приведем лишь несколько примеров.
В Афинах, когда много лет исполнявший стратегию Перикл надоел народу и был заподозрен в стремлении к тирании, ситуация вокруг него предельно накалилась. Сначала были возбуждены дела против его ближайших друзей — архитектора и скульптора Фидия, философа Анаксагора, гетеры Аспасии. Затем и ему самому после незначительного неуспеха был назначен серьезный штраф. Перикл не стал опротестовывать решения народа и судиться. Как политик он правильно оценил ситуацию и просто сделал паузу в своей общественной деятельности, прервав ее на полгода. Народный пар был выпущен. Так стратег остался жив и даже не был изгнан. Налицо понимание даже самым высшим магистратом явной бессмысленности и бесперспективности борьбы с общественным мнением [18].
Забегая вперед, вспомним и печально знаменитое «дело Сократа». Особенно те слова, которые Сократ произнес незадолго до вынесения приговора. Он заявил в лицо собравшимся: «Я скажу вам правду — нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы он стал откровенно противиться вам или какому–нибудь большинству и хотел бы предотвратить то множество беззаконий, которые совершаются вами в государстве» [19].
По словам историка Элиана, младший современник Сократа, стратег Тимофей, пользовался у афинян любовью, но когда он совершил неблаговидные, по их мнению, деяния, ему не помогли ни прежние доблести, ни доблести предков. Точно так же и спасителя Афин Фемистокла не спасла ни Саламинская победа, ни посольство в Спарту. И после судебных обвинений он был принужден бежать не только из Афин, но и вообще покинуть пределы Эллады [20]. Ксенофонт попрекал толпу, устроившую ему суд по поводу его злоупотреблений властью, за то, что те люди, кому он много раз помогал, об этом не помнят и молчат, отдавая его тем самым в руки всех недовольных [21]. А когда афиняне отозвали Алкивиада из Сицилии, чтобы предать суду и приговорить к смерти, но он не подчинился приказу, сказав: «Нелепы старания оправдаться, когда можно просто бежать». А на чьи–то слова: «Ты не доверяешь отчизне судить тебя?» — он ответил: «Даже матери не доверю, потому что боюсь, как бы по ошибке или по оплошности она не положила черный камешек вместо белого» [22].
Будучи приложимы именно к политическим делам, античные суды, с современной точки зрения, были непредсказуемы и аномальны. Законы менялись и перетолковывались с невероятной скоростью. Они были весьма относительны, но вечным их наполнителем был антитиранический, подозрительный дух полисного гражданства. «В суде, — говорит один клиент знаменитого афинского ритора Исократа, — дело принимает часто оборот неожиданный: решение часто зависит от случая, чем основываясь на справедливости» [23].
Таким образом, мы видим: в ходе многолетней борьбы с потенциальными тиранами («лучшими») гарантом самосохранения античной демократии стало то, что суд по политическим делам велся не на основании законов, как неких юридических норм, которые при определенном опыте вполне можно было бы обойти, а на основе некой гражданской совести, в качестве которой по сути выступала демократическая целесообразность. По мнению А. Лосева, «когда античное общество приобрело вид полиса, одним из его конструктивных начал стала законность, в которой моральное и собственно юридическое начало не различалось» [24].
Говоря об античных судах, нетрудно понять удивление многих авторов, как же могла успешно существовать подобная судебная система. Например, Монтескье, считая, что «для объективности суд должен быть постоянно сменяющимся, избираться из народа и в его приговорах должна всегда оставаться неизменность», отмечал, что этот идеал в античности не был реализован, так как «демос на роль судей не годился, ибо ему не хватает способностей обсуждать дело» [25].
Негативно оценивал и ведение судопроизводства в античных демократических полисах Макс Вебер. Он отмечал: «Абсолютно произвольное судопроизводство народных судов, то есть полисные гражданские процессы с участием сотен совершенно незнакомых с правом присяжных, настолько снижало уровень судов, что при этом вызывает большое удивление, как же при этом сохранялась собственность и имущество граждан» [26]. Действительно, в античных процессах могло принимать участие множество не то что юридически, но часто просто неграмотных граждан. Гелиэя — суд присяжных в полисах Эллады — специально составлялся из десятков и сотен людей неграмотных и законов вообще не знающих. И потому ссылки подозреваемых на их букву, как это мы имеем в случае с Сократом, никого не смущали.
Однако, если говорить о законности в античных демократических судах, то при высокой морали судей и при понимании ими пусть в общих чертах нужд полиса, определенная законность все же соблюдалась. Но суть этой законности — и прежде всего в политических процессах, состояла не в буквальном следовании законам, а в недопущении благополучного исхода дела для богачей, аристократов и людей потенциально для полиса опасных [27].
Кажущееся же беззаконие на самом деле было орудием самозащиты демократии, способом ее самозащиты и самовоспроизводства. Ее «дамокловым мечом», зависающим над всяким, кто вступал на тернистый путь политической деятельности. Никто не мог быть хорошо подготовлен к своей защите, зная законы, так как судили не по ним, а по той социальной совести, которая каждый раз могла принимать различные обличия, необходимые для успешного отпора чрезмерно усиливающемуся лидеру.
То есть, говоря о полисной судебной системе, следует разводить законодательство уголовное и политическое. Что, кстати сказать, в принципе не мыслимо, скажем, в рамках современной демократии, где вообще отсутствует (во всяком случае официально) понятие «наказание по политическим мотивам». И, если в уголовной сфере античных полисов законы соблюдались в самой полной мере, то вот в сфере политической античные демократические гражданства не считали себя нужным связывать некими нормами.
Феномен такого подхода к борьбе против тиранов вызывал стремление его каким–либо образом осмыслить, освоить в общественном сознании. И однажды, когда некоторые афинские граждане выразили свое недоумение и неудовольствие от многозначности и непоследовательности своих собственных политических законов, а также частыми в них изменениями, оратор–демократ Андрокл ответил им так: «Законы нуждаются в законе, который бы их исправил, так как рыбе нужна соль, а маслинам масло, хотя может казаться странным то, чтобы в масле нуждалось то, из чего оно происходит» [28].
Непредсказуемость и частая смена законов отмечались Аристотелем как … черта чисто демократическая, так как «было бы безрассудством оставлять изначальные человеческие постановления, а сверх того нельзя оставлять неизменными и писаные законы, так как невозможно в письменном виде изложить все государственные установления» [29]. В этой связи интересна и параллель с республиканским Римом, где официально считалось: «Если законы нас связывают лишь в силу того, что они приняты по решению народа, то заслуженно и то, что народ одобрил, не записав, связывает всех. Ибо, какое имеет дело, объявил ли народ свою волю путем голосования или путем действия» [30].
