Тайны великих книг - Белоусов Роман Сергеевич (полные книги txt) 📗
Но странное дело, легенда об альбатросе не встречалась среди предрассудков, бытующих с давних времен. Наоборот, в истории мореплавания можно найти как раз обратные примеры, когда моряки питались мясом убитых альбатросов. Об этом, например, писал в XVIII веке известный мореплаватель Джеймс Кук. Случалось, что матросы, заплывая в воды Южного полушария, часто «ради праздной забавы», как писал Шарль Бодлер в своем знаменитом стихотворении «Альбатрос», «ловят птиц океана» при помощи крючка и куска мяса:
Откуда же Кольридж позаимствовал столь талантливо и убедительно описанную им легенду? Располагал ли сведениями, подтверждающими слова Вордсворта? Известно, что, работая над поэмой, он ознакомился с большим количеством источников — от путевых заметок мореходов до ученых записок лондонского Королевского общества. Однако исследователи установили, что ни в одном из источников, которыми пользовался Кольридж, не было и намека на предрассудок о том, что всякий, кто убьет альбатроса, будет проклят. Сам поэт писал, что его произведение — это «плод чистейшей фантазии». Выходит, Кольридж оказался невольным творцом предрассудка, который приняли на веру моряки, и новая морская легенда укоренилась в умах, зажила самостоятельной жизнью. С годами настолько уверовали в легенду об альбатросе, что даже в некоторых энциклопедиях о поэме Кольриджа говорится как о порожденной широко известным предрассудком. Так, под словом «Альбатрос» в Американской энциклопедии написано, что «моряки издавна относятся к этим птицам со страхом и благоговением», а в Британской энциклопедии прямо сказано, что «предубеждение моряков по поводу убийства альбатроса было использовано Кольриджем в его поэме». Так, рожденная фантазией поэта легенда об альбатросе спасает от уничтожения замечательных морских птиц.
Образ птицы добрых предзнаменований многие годы сопутствовал Стивенсону. И, случалось, в мерцающих вспышках маяка метнувшаяся чайка напоминала ему об альбатросе, распластанные ветви лохматой ели под окном казались огромными крыльями, причудливый узор на замерзшем стекле был словно гравюра с изображением парящего над волнами исполина.
Придет время, и он воочию увидит эту удивительную птицу. Произойдет это при плавании его на яхте «Каско». И точно так же, как в поэме Кольриджа, когда яхта будет проходить вблизи антарктических широт, над ней воспарит огромный альбатрос. Залюбовавшись величественной птицей, Стивенсон невольно вспомнит строки из поэмы о том, что «проклят тот, кто птицу бьет, владычицу ветров». И еще ему тогда впервые покажется, что он, подобно Старому Мореходу, обречен на бесконечное плавание. С той только разницей, что его это скорее радует, а не угнетает и страшит. В душе он всегда чувствовал себя моряком и был счастлив скитаться по безбрежным далям. Ведь он знал, что обречен, что и у него за спиной, как и у Морехода, «чьей злой стрелой загублен альбатрос», неотступно стоит призрак смерти, готовый совершить кару. И скитания, казалось ему, отдаляют роковой конец.
Здоровье постоянно подводило Стивенсона, принуждало его к перемене мест в поисках благотворного климата. С этой целью, собственно, он и перебрался в Бремер. Но и здесь его настигло отвратительное ненастье. Вот и приходилось, по давней привычке, коротая время, фантазировать, глядя в окно…
Пережидая непогоду, чем-нибудь занять себя старались и остальные домашние. Фэнни, его жена, как обычно, занималась сразу несколькими делами: хлопотала по хозяйству, писала письма, давала указания прислуге; мать, сидя в кресле, вязала; отец, сэр Томас, предавался чтению историй о разбойниках и пиратах, а юный пасынок Ллойд с помощью пера, чернил и коробки акварельных красок обратил одну из комнат в картинную галерею.
Порой за компанию с юным художником принимался малевать картинки и Стивенсон.
Пиратская карта
Однажды он начертил карту острова. Эта вершина картографии была старательно и, как ему представлялось, довольно красиво раскрашена. Изгибы берега придуманного им острова моментально увлекли воображение, перенесли его на клочок земли, затерянной в океане. Оказавшись во власти вымысла, очарованный бухточками, которые пленяли его, как сонеты, писатель нанес на карту названия: Холм Подзорной трубы, Северная бухта, Возвышенность Бизань-мачты, Белая скала. Один из островков, для колорита, Стивенсон окрестил Островом скелета.
Стоявший рядом Ллойд, замирая, следил за рождением этого поистине великолепного шедевра.
— А как будет называться весь остров? — нетерпеливо поинтересовался он.
— Остров сокровищ, — с бездумностью обреченного изрек автор карты и тут же написал эти слова в ее правом нижнем углу.
— А где они зарыты? — сгорая от любопытства, таинственным шепотом произнес мальчик, уже полностью включившийся в новую увлекательную игру.
— Здесь. — Стивенсон поставил большой красный крест в центре карты. Любуясь ею, он вспомнил, как в далеком детстве жил в призрачном мире придуманной им Страны энциклопедии. Ее контуры, запечатленные на листе бумаги, напоминали большую чурку для игры в чижика. С тех лор он не мог себе представить, что бывают люди, для которых ничего не значат карты, как говорил писатель-мореход Джозеф Конрад, сам с истинной любовью чертивший «сумасбродные, но в общем интересные выдумки». Каждый, кто имеет глаза и хоть на грош воображения, при взгляде на карту не может не дать волю своей фантазии.
…В иные времена сделать это было особенно легко. До тех пор, пока Мартин Бехайм, купец и ученый из Нюрнберга, не изобрел «земное яблоко» — прообраз глобуса в виде деревянного шара, оклеенного пергаментом. И пока не последовало отважных подтверждений великой идеи о том, что земля круглая, карты «читались», как теперь мы читаем фантастические романы. Об этом однажды написал Оскар Уайльд, мечтавший воскресить искусство вранья и не случайно вспоминавший при этом о прелестных древних картах, на которых вокруг высоких галер плавали всевозможные чудища морские.
Рожденные и раскрашенные пылким воображением их творцов, древних космографов, эти карты и в самом деле выглядели чрезвычайно красочно: пестрели аллегорическими рисунками стран света и главных ветров, изображениями странных зрелищ, причудливых деревьев и неведомых животных. На этих старинных картах были очерчены границы «страны пигмеев», легендарных Счастливых островов и острова Св. Брандана, обозначены мифические острова Бразил и Антилия, загадочные Гог и Магог, отмечены места, где обитают сказочные единороги и василиски, сирены и чудесные рыбы, крылатые псы и хищные грифоны. Здесь же были указаны области, будто бы населенные людьми с глазом посредине груди, однорукие и одноногие, собакоголовые и вовсе без головы.
Создатели этих карт руководствовались не столько наблюдениями путешественников, таких как Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло и других творцов первых глав великого приключенческого романа человечества — познания земли, сколько черпали сведения у античных авторов Птолемея и Плиния, следуя за их «географическими руководствами» в описании мира.
В рассказах древнегреческих авторов писателей привлекали прежде всего сообщения о таинственных, мифических странах и чудесах, которыми они знамениты. У Гомера поражало описание страны одноглазых циклопов, а у Лукиана — легенды об «индийских чудесах». Образы чудес загадочной Индии влияли и на средневековую фантастику. Тогда же начал складываться жанр вымышленного путешествия, пользующийся огромной популярностью. Свои вымыслы о неведомых землях его творцы преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а, бывало, подлинные сведения землепроходцев и мореходов «переосмысливались» в традиционном ключе, стремясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами впечатлительных современников.
