Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма) - Мотрошилова Неля Васильевна

¹³ Там же, с. 199.

¹⁴ Там же, с. 200.

¹⁵ Там же, с. 206.

¹⁶ Там же, с. 207 – 208.

¹⁷ Там же, с. 208.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Там же, с. 216.

²⁰ Там же, с. 227.

Глава четвертая.

Загадки, страдания и высоты «духа»

1. Феноменологическое понятие духа и облик нравственности

Каков предмет исследования в разделе «Дух» и какая реальная проблематика здесь разбирается? Как строится «система духа?» Как она соотносится с историей, в чем, следовательно, здесь проявляет себя историзм Гегеля? Какое значение все эти моменты приобретают для дальнейшего решения Гегелем проблем системности и историзма? Вот вопросы, которые мы будем держать в поле зрения, обращаясь к заключительной части гегелевской «Феноменологии духа» (раздел «Абсолютный субъект»).

Содержание понятия и образа «духа» – вот первая немаловажная и весьма сложная проблема. Самосознание, которое в форме разума стремилось внедрить себя, претворить в действительность, в конце концов натолкнулось на то, что духовное уже «есть» в действительном мире: это какое-то родственное ему и все же другое духовное. Самосознанию дух первоначально является в виде сущности, точнее, в виде совокупности сущностей, которые «суть». «Они суть, и больше ничего, – это составляет сознание его (самосознания. – Н.М.) отношения. Так, Антигона Софокла рассматривает их как неписаное и бесспорное право богов, –

Установить, «когда же явились» формы духа, действительно уже в принципе невозможно: стерлись следы исторического происхождения его «бытийственных форм». И потому прямой и непосредственный исторический подход к решению проблемы тут невыполним. Однако возможно теоретически реконструировать генезис таких форм, их «выхождение вовне», рождение из «игры самосознаний». В разделе о духе общество уже представляет собой не заднюю, а ближнюю кулису, причем такую, которая приобретает способность оживляться и включаться в ход действия. Гештальты духа и тут будут появляться на сцене. В чем-то они сродни формообразованиям разума: та же типологическая обобщенность и в то же время живость портретов, та же отрешенность от истории и вместе с тем историческая насыщенность. Читатель, который не пожалеет труда вчитаться и в заключительный раздел, получит, несомненно, большое удовольствие от блестящего мастерства автора, продолжающего портретировать гештальты духа и, подобно искусному режиссеру, оживляющего созданные им портреты-маски и выпускающего их на сцену феноменологического действия. (Не все гештальты одинаково ясны Гегелю, и на фоне яркого анализа тех, которые автору понятнее и ближе, некоторые формообразования выглядят бледно, что и сказывается на содержании соответствующих актов и мизансцен.) Как и ранее, Гегель претендует на то, что привел формообразования духа в систему. Чтобы понять, каковы ее элементы и переходы, поставим первый вопрос: откуда берется материал для этого этапа движения феноменологической системы?

В начальной части помогают некоторые ассоциации с теми этапами истории человечества, когда оно переходит от преимущественной ориентации на семью к новым типам социального регулирования – государственно-правовым. Но это, надо подчеркнуть, лишь смутно проступающая историческая подпочва, потому что и тема Гегеля значительно шире и «дух нравственности» имеет множество особенностей, которые было бы неверно отождествлять с догосударственной стадией истории или с историей Греции (что, однако, делают некоторые исследователи «Феноменологии…»). Где Гегель самым прозрачным образом вводит исторические прообразы и надеется на широту исторических ассоциаций читателя (образованному современнику Гегеля вызвать их было очень просто), так это в подразделах, названных «Отчужденный от себя дух», «Образованность» и «Просвещение». Не изменяя феноменолого-типологической манере и стремясь дать некоторые всеобщие характеристики поведения духовных гештальтов, Гегель наделяет их портретным сходством с реальными силами, определившими совсем еще недавнюю историю французской революции. Она, эта история, правда в ее постреволюционной фазе, только еще вводила в Германию наполеоновские войска, а мыслитель уже попытался дать раскладку ее духовных констелляций, зашифрованную в феноменологию формообразований духа. Но зашифровка эта в еще большей мере, чем в предшествующих разделах, соответствовала принципиальным убеждениям Гегеля.

Он полагал, что, портретируя борьбу сил французской революции, в особенности борьбу Просвещения и веры, он создает галерею поистине бессмертных портретов и выводит на сцену неувядающие гештальты. Как только история сделает сколько-нибудь сходный поворот, они оживятся, вступят на сцену, пусть в несколько иных костюмах и обличьях. Ибо Гегель намеренно ведет речь не просто о конфликте безнравственной правящей клики, королевского двора Франции и прислужников трона, с силами революционного протеста, апеллировавшими к разуму и нравственной чистоте, он повествует о вечном, как он считает, конфликте аморальности, суеверия и просвещения, конфликте непростом, по-своему жестоком, где каждой из сторон достается своя доля лжи и страданий. Гештальты духа, как и гештальты разума, будут страдать и причинять страдания. Тему «чистого» духа, партию его, кроме автора, почти до самого конца вести будет некому. Ну уж зато под занавес, в последний раз опускающийся над феноменологической сценой, ее станет исполнять, пусть очень ненадолго, «чистая наука». И пусть дух, в себе «чистый и благой», будет иной раз являть свой сверкающий облик, но Гегель сам поставит на нем штамп бездействия. А всякое действие духа будет сопровождаться «нечистыми» образами порчи, греха, отклонения, ужаса и, конечно, никак не забытым Гегелем «жертвованием жизнью», т.е. смертью. Надо приготовиться увидеть дух именно таким – это особенность и заключительного раздела «Феноменологии…», еще одно свидетельство ее своеобразной жизненной диалектики.

Структурные «скелеты» духов будут по-прежнему обрастать живой плотью. Гегель умудрится связать каждый гештальт и с приметами реальной истории, и с понятными каждому человеку, часто совершаемыми им действиями, и с образами всеобщих форм, изобретенных человечеством, например нравственных принципов и юридических законов, и с обобщенными чертами особых философских взглядов (например, философии Просвещения), различных вероучений (в разделе о религии), с типологией художественных форм (в разделе об искусстве), с изменением философских концепций (в главе «Абсолютное знание»). Очень заметным «героем», который будет то прямо выступать на сцене, то подверстываться к поведению других гештальтов духа, станет своего рода массовое сознание – например, в виде «всеобщей воли» оно станет исполнять по велению Гегеля столь же мощную, сколь и зловещую партию.

Системное движение в сфере духа открывает «истинный дух, нравственность». Анализ здесь переходит в рассмотрение, так сказать, семейной нравственности. Можно спросить: почему сфера собственно духа начинается именно с изображения – в определенном аспекте – семейных отношений? В таком начале есть своя логика. Ведь Гегель стремится выявить бытийственные формы духа. А они в определенной степени идут параллельно формам бытия человеческих отношений, т.е. закрепленным формам организации, регулирования связей между индивидами, из которых семья – исторически первая и первая для каждого индивида клеточка социализации. Правда, для Гегеля и она, и все другие формы социальности сами по себе – в историческом происхождении или внутренней структуре – интереса не представляют. Философу существенно разглядеть, как дух, «забираясь вовнутрь» этих форм и тем самым «выходя вовне», порождает определенные принципы жизни, общения, взаимодействия индивидов. Речь пойдет о «нравственности» (Sittlichkeit), об «истинной нравственности», и с самого начала следует учесть, что Гегель понимает нравственность весьма широко. Если она и не является у него синонимом общественных связей как таковых, то во всяком случае подразумевает духовные принципы, которые держат людей вместе, делая из собрания индивидов более или менее устойчивые сообщества.