Великое восстановление наук, Новый Органон - Бэкон Фрэнсис (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Ибо запел он о том, как собраны в бездне глубокой
Были зачатки земель, и тверди воздушной, и моря,
Жидкого также огня; как все из этих первейших
Произошло и как сам стал юный мир разрастаться[3].
Третья же версия о рождении Пана наводит на мысль, что греки, по-видимому, слышали что-то или через египтян, или откуда-то еще о таинствах евреев: ведь эта версия относится к состоянию мира не в период его рождения, а ко времени после падения Адама, когда мир стал доступен смерти и порче. Это состояние было и остается порождением Бога и греха. Таким образом, все эти три рассказа о происхождении Пана могут даже оказаться правильными, если правильно учитывать различие во времени и обстоятельствах. Ведь этот Пан, которого мы созерцаем, и наблюдаем, и куда более, чем следует, почитаем, происходит от божественного слова, и в то же время в его создании принимает участие нерасчлененная материя (которая, впрочем, сама была создана Богом), а также вкравшиеся грех и порча. Судьбы же вещей правильно называются и изображаются как сестры их природы, ибо цепи естественных причин влекут за собой рождение, существование и гибель вещей, падение и возвышение, несчастья и удачи и, наконец, вообще любую судьбу, которая может выпасть на долю той или иной вещи.
Миру приписываются также рога. И то, что эти рога внизу шире, а у вершины острее, означает, что вся природа вещей образует своего рода заостренную пирамиду. Ведь индивидуумы бесконечны; они в свою очередь объединяются в многочисленные виды; виды же -- в свою очередь -- в роды; а эти последние, поднимаясь все выше, соединяются в более общие категории, так что в конце концов природа соединяется как бы в одной точке. Нет ничего удивительного в том, что рога Пана достигают даже неба, поскольку самое высшее в природе, т. е. общие идеи (ideae universales), некоторым образом соприкасается даже с божеством. Ведь путь от метафизики к естественной теологии весьма короток и всегда открыт.
Удивительно тонко и в то же время очень верно изображение тела природы покрытым волосами: ведь это же лучи, исходящие от вещей, а лучи -- это своего рода волосы или "кудри" природы. Почти все в природе в большей или меньшей степени испускает лучи, что становится особенно ясным в способности зрения, точно так же как и во всякой способности действовать на расстоянии: ведь обо всем, что способно действовать на расстоянии, поистине можно сказать, что оно испускает лучи. Но особенно длинны волосы в бороде Пана, как лучи, исходящие от небесных тел, они действуют на особенно большом расстоянии и проникают повсюду. Да ведь и Солнце кажется нам бородатым, когда его закрывает сверху облако, а снизу пробиваются из-под облака лучи.
В высшей степени правильно и изображение тела природы обладающим двоякой формой, ибо тела высшей сферы отличны от тел низшей. Ведь первые благодаря своей красоте, равномерности и устойчивости движения, а также своей власти над землей и земными вещами с полным основанием изображаются в облике человека; вторые же вследствие своей беспорядочности, нестройности движения и зависимости от небесных тел вполне могут удовольствоваться образом бессловесного животного. Это же изображение тела природы олицетворяет и взаимоотношения видов. Ведь никакая природа не может рассматриваться как простая, всегда она заимствует что-то у другой и как бы сливается с ней. В самом деле, человек имеет что-то общее с животным, животное -- что-то общее с растением, растение -- с неодушевленным телом, и поистине все обладает двоякой формой и складывается из элементов высшего и низшего видов. Очень тонкой является также аллегория о козлиных ногах, раскрывающая восхождение земных тел к небесным областям: ведь коза -- горное животное и любит взбираться на крутые скалы и почти повисать над пропастью; нечто подобное удивительным образом происходит и с вещами, принадлежащими даже к низшей сфере, что особенно ясно на примере облаков и других метеорологических явлений.
Пан держит в руках два символа -- гармонии и власти. Ведь свирель из семи тростинок достаточно ясно указывает на созвучие и гармонию вещей, или согласие, переплетающееся с раздором, возникающее из движения семи планет. Посох -- также прекрасная метафора, потому что пути природы могут быть то прямыми, то окольными. Эта палка или трость изогнута именно в верхней своей части, ибо почти все совершаемое в мире божественным провидением осуществляется сложными и запутанными путями, так что внешний ход событий может порой показаться противоречащим их подлинному смыслу, как, например, продажа Иосифа в Египет и тому подобное. Да и все более или менее разумные правители с большим успехом внушают и указывают народу то, что они считают нужным для него, -- опять-таки не прямо, а исподволь, прибегая к различного рода уловкам и околичностям, так что всякий жезл или посох власти поистине оказывается изогнутым сверху. Остроумно изображение одежды Пана в виде накидки, сделанной из шкуры леопарда. Ведь шкура леопарда пятниста. Но и небо усеяно звездами, моря -- островами, земля покрыта цветами, да и вообще почти все вещи обладают неоднородной поверхностью, которая служит для них одеждой.
Занятие же Пана нельзя, пожалуй, изобразить вернее и удачнее, чем сделав его богом охотников: ведь любое действие природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Действительно, науки и искусства охотятся за своими созданиями, сообщества людей преследуют свои цели, да и вообще все создания природы охотятся или за добычей ради пищи, или за удовольствиями ради отдыха, прилагая к этому все свое умение и ловкость.
Львица за волком бежит свирепая; волк за козою,
А за китисом бегут цветущим блудливые козы[4].
Пан является также богом вообще всех сельских жителей, потому что эти люди живут по природе, тогда как в городах и дворцах природа уничтожается чрезмерным ростом культуры. Так что правильны слова поэта любви:
Дева себя лишь наименьшая часть[5].
Пана прежде всего называют господином гор, потому что в горах и на возвышенных местах раскрывается природа, становясь более доступной для созерцания и наблюдения. И уж поистине божественной аллегорией оказывается изображение Пана вторым после Меркурия вестником богов, потому что вслед за словом Божиим сам образ мира является провозвестником божественного могущества и мудрости. Об этом сказал и боговдохновенный поэт: "Небеса повествуют о славе господа, и твердь небесная указует на творения рук его"[6].
Пана услаждают нимфы, т. е. души, ибо души живущих -- это услада мира, а он с полным основанием считается их повелителем, ведь каждая из них следует за своей природой, как за вождем; в беспрерывном движении, в бесконечном разнообразии фигур, как бы подражая отцу, они танцуют и ведут хороводы вокруг него. Пана постоянно сопровождают сатиры и силены, т. е. старость и молодость. Ибо всему на свете выпадает возраст веселья и плясок и возраст неторопливости и пьянства; и пристрастия обоих этих возрастов, может быть, кажутся мудрому наблюдателю (как Демокриту) смешными и безобразными, подобно какому-нибудь сатиру или силену. Очень глубокий смысл заложен в рассказе о паническом страхе. Природа всему живому дала чувство страха как средство сохранения своей жизни и существования, помогающее избежать и отразить надвигающуюся опасность. Однако та же самая природа не умеет сохранить меру и к спасительному страху примешивает всегда страхи пустые и неосновательные, так что, если заглянуть поглубже, все вокруг охвачено паническим страхом, особенно же люди, которые в огромной степени подвержены суеверию (а ведь оно есть не что иное, как панический страх), особенно в трудные, тяжелые, смутные времена.
Что же касается дерзости Пана, вызвавшего на борьбу Купидона, то смысл этого состоит в следующем: материя обладает известной склонностью, стремлением к разрушению своей формы и возвращению в первоначальный Хаос, и только более могучая сила согласия (воплощенная в Амуре, или Купидоне) сдерживает ее разрушительные порывы и заставляет подчиниться порядку. Поэтому если Пан терпит поражение в этой борьбе и удаляется побежденным, то люди и вся природа обязаны этим своей весьма счастливой судьбе. Сюда же можно в полной мере отнести и рассказ о Тифоне, пойманном в сети. Ведь всюду в природе время от времени мы можем наблюдать обширные и необыкновенные вздутия вещей (что и обозначает образ Тифона): вздуваются моря, набухают тучи, вздымается земля и т. п.; однако природа неразрывными сетями сдерживает и обуздывает такие возмущения и эксцессы, как бы сковывая их стальной цепью.
