Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
Слишком осязательно-опытно чувствует Гёте в мире и в себе присутствие — пришествие — „демонического“, чтобы ответить на вопрос: „что такое дьявол?“ — с такой же легкостью, как это делают нынешние „просвещенные“ люди, может быть, вовсе не XX века, а все еще XIX или наших дней: „дьявол — ничто, суеверная легенда прошлых веков“.
Чтобы глубоко сомневаться, надо верить глубоко: глубже всего верующие люди, святые, и сомневаются глубже всего.
„Право же, иные из них не ниже тебя по развитью… Такие бездны веры и неверья могут созерцать, в один и тот же момент, что иной раз кажется, только бы еще один волосок, — и полетит человек в бездну“, — говорит Черт Ивану Карамазову. Опытом святых, может быть, не следовало бы и нам пренебрегать в ответе на вопрос: „Что такое Зло — дьявол?“
— Ты не сам по себе, ты—я, ты есть я, и более ничего… Ты сон и не существуешь, — борется Иван с Чертом.
— По азарту, с каким ты отвергаешь меня, я убеждаюсь, что ты все-таки веришь в меня, — смеется Черт.
— Нимало. На сотую долю не верю.
— Но на тысячную веришь. Гомеопатические-то доли ведь самые, может быть, сильные. Признайся, что веришь, ну, на десятитысячную… Я тебя вожу между верой и безверьем попеременно, и тут у меня своя цель… ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза начнешь уверять, что я не сон, а есть в самом деле… вот я тогда и достигну цели…
Черт Ивана Карамазова — только ли „бред“, „галлюцинация“, или еще что-то, хотя бы на ту „десятитысячную долю“, — какой-то неведомый религиозный опыт, прорыв в иную действительность, из трех измерений — в четвертое, какое-то видение — прозрение, как самому видевшему кажется, когда „сон“ уже рассеялся: „Нет, нет, нет! Это был не сон. Он был“.
„Критика чистого разума“ не могла бы, конечно, ответить на этот, за ее пределами поставленный, вопрос: „был или не был?“
„Дьявола нет, потому что нет Абсолютного Зла, есть только относительная убыль добра“ — эта возможная метафизическая истина или ложь — такая же насмешка над погибающей во зле душой человеческой, как истина физическая: абсолютного холода нет, есть только относительная убыль тепла, — насмешка над замерзающим человеческим телом: может иногда и относительное для разума быть абсолютным для тела, — знают это или узнают когда-нибудь оба, душа и тело, по страшному опыту.
Можно, конечно, не верить ни в Бога, ни в дьявола, но нет оснований, веря в личного Бога, не верить и в личного дьявола.
Какое же у него лицо? Наше, вероятно, в те минуты, о которых мы хотели бы забыть, и забываем, действительно, со страшною легкостью. „Он — это я… Все мое низкое, все мое подлое и презренное“, узнает себя в черте, как в увеличительном, но страшно-точном зеркале, Иван Карамазов. „Я“ — в моей неотступной тени, в моем „двойнике-приживальщике“, — в еще не постигшем меня, но уже грозно-близком, неземном пределе зла, — вот что такое дьявол.
Пугало не пускает птиц к винограду; нынешних — бывших христиан ко Христу не пускает дьявол.
„Верить, как верил Иисус, кто мог бы в наши дни? Он верил в бесов, а мы уже не верим“, — простодушно высказывает один протестантский богослов то, что на уме или на сердце почти у всех нынешних — бывших христиан. [387] Но если маленький школьник наших дней мог бы исправить ошибку Иисуса в существе зла-дьявола, то где же порука, что не ошибался Он также и в существе добра-Бога? А ведь этого одного достаточно, чтобы рушилось все христианство.
Только и делает Иисус всю жизнь, что борется не с отвлеченным, безличным злом, а с таким же личным и живым, как Он сам, врагом своим, дьяволом. К этому-то лицу Зла относится и прошение молитвы Господней: „избави нас от Лукавого“.
В дом сильного вошедши, никто не может расхитить имение его, если прежде не свяжет сильного; и тогда расхитит дом его. (Мк. 3, 27.)
Это именно и делает Иисус всю жизнь. Главное, постоянное чудо Его — из Него исходящая и бесов изгоняющая „сила“ dynamis. Только для того и принял Он на Себя плоть и кровь, чтобы в крови и плоти,
смертью Своей, лишить силы державу смерти имеющего дьявола (Евр. 2, 14.)
„Господи, и бесы повинуются нам о имени Твоем“, — радуются посланные Семьдесят, возвратившись к Господу. Он же сказал им:
Я видел сатану, спадшего с неба, как молния. Се, даю вам власть наступать… на всю силу вражию. (Лк. 10, 17–19.)
Если нет сатаны, то ничего не видел Господь на небе и ничего не дал людям на земле; вся Его жизнь — борьба ни с чем за ничто.
Надо быть последовательным: или вовсе отвергнуть Христа, или принять Его таким, как Он есть. Иисус без дьявола — человек без тени, — сам только тень, и вся Его жизнь — „роковая ошибка“, по слову Ренана, или по слову Цельза: „жалкою смертью кончил презренную жизнь“.
Вся тайная жизнь Иисуса, так же как явная, есть борьба с дьяволом, названная в Евангелиях — „Воспоминаниях Апостолов“, — вероятно, с Его же, Иисусовых, слов, — „искушением“.
Духом возведен был в пустыню для искушения от диавола (Мт. 4, 1),
это в самом начале явной жизни Его, тотчас после Крещения, и в самом конце, накануне Креста:
вы (ученики) пребыли со Мной в искушениях Моих. (Лк. 22, 23.)
Три искушения, те же, что на Горе — Хлебом, Чудом и Царствами — проходят сквозь всю Его жизнь: хлебом, — когда по умножении хлебов, люди хотят нечаянно взять Его и сделать Царем» (Христом) (Ио. 6, 15); чудом, — когда «просят Его показать им знамение с неба» (Мт. 16, 15);
царствами, — когда спрашивают Его о «подати кесарю» (Мк. 12, 14–17.)
Отойди от Меня, сатана, —
скажет Господь Петру Исповеднику (Мк. 8, 33), так же как на Горе — Искусителю.
Если Ты — Сын Божий, бросься отсюда вниз (Лк. 4, 9), —
искушает его дьявол. «Если Ты — Сын Божий, сойди с креста», — искушают люди.
Вся земная жизнь Христа — Искушение: это понять и значит понять всю Его жизнь.
«Сорок дней был искушаем; мы не знаем, как: никакое Писание не сообщает о том. Почему?» — спрашивает Ориген и отвечает: — «потому что никто не поверил бы несказанному величью этой борьбы, ибо через все искушения, какими только может человек искушаться, прошел Господь». [388]
Брат людям во всем, — и в этом; может быть, даже в этом больше, чем во всем.
Братьям Своим должен был уподобиться во всем, чтобы милостивым быть… Ибо, как Сам претерпел, быв искушен, то может и помочь искушаемым. (Евр. 2, 17–18.)
Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен был во всем. (Евр. 4, 15.)
«С немощным изнемогал, с алчущим алкал, с жаждущими жаждал», — искушался с искушаемым. Это в Нем потерять, значит потерять все.
Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если придет другой во имя свое, его примите (Ио. 5, 43.)
Кто этот «другой»? Призрак? Нет, человек из плоти и крови, такое же лицо историческое, как Сам Иисус, — дьявол всемирной истории, двойник Христа — Антихрист.
Вот для чего нужно помнить, что есть у Зла лицо — дьявол, — чтобы сорвать с него шапку-невидимку, не быть в борьбе слепым, как мы слепы сейчас, увидеть, наконец, врага в лицо, понять, что «Антихрист» — не суеверная легенда прошлых веков, а страшно к нам близкая и грозная действительность, наш завтрашний — сегодняшний враг. За две тысячи лет христианства никто не мог бы увидеть Врага в лицо так ясно, как мы.
«Если было когда-нибудь на земле совершено громовое чудо, то это в день трех Искушений, — искушает Христа Антихрист маленький (много было и будет таких), Великий Инквизитор Достоевского. — Чудо и заключалось именно в появлении этих трех вопросов (искушений.) Если бы возможно было помыслить, что они утрачены бесследно и что их надо восстановить, то вся премудрость земли могла ли бы придумать хоть что-нибудь подобное?.. Ибо в них предсказана вся дальнейшая история и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле».
