Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Отношение изменилось, когда Фрэнсис Крик (Francis Crick)обратил внимание на эту проблему. Крик — один из самых безжалостных редукционистов в истории науки. После того как они с Джеймсом Уотсоном (James Watson)в 1953 году открыли двойную спираль структуры ДНК, Крик продолжил работу и показал, как генетическая информация закодирована в ДНК. Эти достижения подвели твердую эмпирическую базу под эволюционную теорию Дарвина и теорию наследственности Менделя, которой им недоставало. В середине семидесятых Крик переехал из Кембриджа (Англия), где в основном проходила его научная деятельность, в Солкский институт биологических, исследований (расположенный к северу от Сан-Диего, Калифорния), напоминающий собой крепость в форме куба, выходящую на Тихий океан. Он работал над биологией развития и происхождением жизни, перед тем как в конце концов обратил внимание на самое неуловимое и неизбежное явление из всех явлений — сознание. Только Никсон мог поехать в Китай. И только Фрэнсис Крик мог сделать сознание законным предметом науки [115].
В 1990 году Крик вместе со своим молодым коллегой Кристофом Кохом (Christ of Koch), неврологом, родившимся в Германии, но работающим в Калифорнийском технологическом институте, объявили в «Семинарах по неврологии» (Seminarsin the Neuroscience), что пришло время сделать сознание предметом эмпирического исследования. Они утверждали, что нельзя надеяться достичь истинного понимания сознания или любого другого умственного феномена, если относиться к мозгу как к черному ящику, то есть к предмету, внутренняя структура которого неизвестна и даже не имеет отношения к делу. Только исследуя нейроны и взаимодействие между ними, ученые могут аккумулировать тот вид точно выраженного знания, который требуется для создания истинно научных моделей сознания, моделей, аналогичных тем, которые объясняют наследственность терминами ДНК.
Крик и Кох отвергли утверждение, что сознание не может быть определено и уж тем более изучено. Сознание, доказывали они, синонимично пониманию, и все формы понимания — как направленные на предметы окружающего мира, так и очень абстрактные, внутренние концепции — включают один и тот же лежащий в основе механизм, который соединяет внимание с кратковременной памятью. Крик и Кох указывали, что это определение придумал Уильям Джеймс ( William James). Они призывали исследователей сфокусироваться на визуальном восприятии, поскольку визуальная система уже достаточно хорошо изучена. Если ученые смогут найти нервные механизмы, лежащие в основе этой функции, то они смогут открыть более комплексные и более тонкие явления, такие как самосознание, которые могут оказаться уникальными для людей (и таким образом гораздо более трудными для изучения на нервном уровне). Крик и Кох сделали то, что казалось невозможным: они трансформировали знание из философской тайны в эмпирическую проблему. Теория сознания будет являть собой апогей, кульминацию неврологии.
Легенда гласит, что некоторые студенты архибихевиориста Б. Ф. Скиннера (В. F. Skinner), после того как им из первых рук представили его безжалостно механистический взгляд на человеческую природу, впали в экзистенциалистское отчаяние. Я вспомнил об этом, встретившись с Криком в его огромном, просторном кабинете в Солкском институте. Он не был мрачным или угрюмым. Совсем наоборот — почти противоестественно весел. На нем были сандалии, брюки цвета спелой пшеницы и аляповатая гавайская рубашка. Он все время щурился, а уголки рта постоянно приподнимались в хитрой улыбке. Густые седые брови взлетали вверх и без того красное лицо краснело еще сильнее, когда он смеялся, а делал он это часто и со смаком. Крик казался особенно веселым, когда расправлялся с таким «плодом» туманного мышления, как, например, моя тщетная надежда на то, что у нас, людей, есть свободная воля [116].
Даже такая, казалось бы, простая вещь, как акт зрения, объявил мне Крик четким голосом с акцентом, как у Генри Хиггинса, на самом деле требует большого количества нервной активности.
— То же самое можно сказать и о том, как вы совершаете любое движение, например берете ручку, — продолжал он, взяв со стола шариковую ручку и размахивая ею передо мной. — Это движение предваряется большим количеством расчетов, подготавливающих вас к этому движению. Вы осознаете решение, но не осознаете, что заставляет вас принять решение. Оно кажется вам свободным, но это — результат вещей, о которых вы не знаете.
Я нахмурился, Крик усмехнулся.
Пытаясь помочь мне понять, что они с Кохом имели в виду под вниманием, которое было ключевым компонентом их определения сознания, Крик подчеркнул, что оно включает в себя более чем простую обработку информации. Чтобы продемонстрировать это, он вручил мне лист бумаги, на котором был черно-белый рисунок. Я увидел белую вазу на черном фоне в первый момент и два профиля в следующий. Хотя визуальный ввод в мой мозг остается постоянным, пояснил Крик, то, что я воспринимаю — или на что обращаю внимание, — изменяется. Какое изменение в мозгу соответствует этому изменению внимания? Если неврологи смогут ответить на этот вопрос, сказал Крик, то они далеко продвинутся в разрешении тайны сознания.
На самом деле Крик и Кох предложили экспериментальный ответ на этот вопрос в своей работе 1990 года, посвященной проблеме сознания. Их гипотеза базировалась на следующем доказательстве. Внешний слой коры головного мозга отвечает на стимулирование, определенные группы нейронов выстреливают очень быстро и синхронно. Эти колеблющиеся нейроны, объяснил мне Крик, могут соответствовать частям сцены, на которую направляется внимание. Если представить мозг как огромную бормочущую толпу нейронов, то колеблющиеся нейроны подобны группе людей, внезапно начинающих петь одну и ту же песню. Возвращаясь к вазе-профилю, можно сказать, что одна группа нейронов поет «ваза», а другая затем поет: «лица».
Теория колебаний (которую разрабатывали и другие неврологи) имеет свои слабости, быстро признал Крик.
— Я думаю, что это хорошая, смелая первая попытка, — сказал он, — но у меня есть сомнения, что она окажется правильной.
Крик отметил, что они с Уотсоном преуспели в открытии двойной спирали только после многочисленных ложных стартов.
— Это подобно работе в тумане. Вы не знаете, куда идете. Вы просто пробираетесь на ощупь. Затем, позднее, люди узнают о вашем достижении и думают, насколько прямым был ваш путь.
Тем не менее Крик был уверен, что вопрос будет решен не путем споров по психологическим концепциям и определениям, а путем «проведения большого количества экспериментов, что и означает науку».
Нейроны, должно быть, составляют основу любой модели разума, сказал мне Крик. Психологи рассматривают мозг как черный ящик, который можно описать в терминах ввода и вывода, а не внутренних механизмов.
— Ну, это можно сделать, если черный ящик достаточно прост, но если он сложен, то шансы на получение правильного ответа довольно малы, — сказал Крик. — Это подобно тому, что происходит в генетике.
Нам требовалось узнать, что представляют собой гены и что гены делают. Но чтобы с этим разобраться, пришлось пройти через скучные подробности, найти молекулы и все, что с ними связано.
Крик радовался, что оказался в состоянии двигать вперед проблему сознания.
— Мне не нужны гранты, — сказал он, потому что имел штатную должность в Солкском институте. — Я делаю это, в основном, потому, что нахожу проблему увлекательной, и я считаю, что завоевал право делать то, что мне нравится. — Крик не ожидал, что исследователи за одну ночь решат ее. — Я хочу подчеркнуть, что проблема важна и ее долго игнорировали.
Разговаривая с Криком, я не мог не подумать об известной первой фразе «Двойной спирали» (The Double Helve,1968), воспоминаний Джеймса Уотсона о том, как они с Криком расшифровали структуру ДНК: «Я никогда не видел, чтобы Фрэнсис Крик вел себя скромно». Здесь уместен определенный ревизионизм. Крик часто бывает скромен. Во время нашей беседы он выражал сомнения в своей колебательной теории сознания. Он сказал, что некоторые части книги, которую он пишет о мозге, «ужасны» и их требуется переписать. Когда я спросил Крика, как он оценивает саркастическое замечание Уотсона, он засмеялся и высказал предположение, что Уотсон имел в виду не то, что он нескромен, а то, что он «полон уверенности, энтузиазма и тому подобных вещей». А если временами он бывает излишне самоуверен и критикует других, то это происходит потому, что он очень хочет добраться до сути вещей.
