Философия в систематическом изложении (сборник) - Коллектив авторов (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
Несмотря на все это, психология, как уже выше отмечено было, все-таки стала на путь непрерывного развития. Каковы же были те благоприятные обстоятельства, которые дали возможность хотя бы отчасти преодолеть имеющиеся препятствия?
Можно было бы указать на много таких обстоятельств, но в сущности все они сводятся к одному: к подъему и развитию естествознания, начиная с XVI столетия. Это развитие в двояком отношении отразилось на психологии, и лишь второе его действие подняло нашу науку на должную высоту. Изучение природы – если отвлечься от неясного отожествления духовного и материального, к которому оно приводило, – прежде всего послужило для психологии блестящим и поучительным образцом и примером. По аналогии с представлениями, добытыми в мире материальном, стали образовываться соответствующие психологические представления, и, кроме того, были сделаны попытки использовать в психологии методы естествознания. Так сказывалось влияние естественных наук преимущественно в XVII и XVIII и даже еще позже, в XIX столетии. Но затем началось прямое воздействие естествознания на психологию: естествознание стало непосредственно проникать и завоевывать целые отрасли психологии. Нормальный ход развития приводил естествознание к целому ряду вопросов, которые одновременно касались, собственно, области естественных наук и сферы психологического исследования. Естествоиспытатели не остановились пред такими вопросами, стали ими усердно заниматься, и это побуждало психологов не отставать от них, а также заниматься указанными проблемами, развивая их притом самостоятельно, применительно к особым задачам психологического изучения. Таково было положение дела в XIX столетии, особенно во второй его половине.
Некоторые отдельные моменты и результаты этого двойного влияния естествознания на психологию заслуживают более подробного рассмотрения.
Самым значительным результатом влияния первого периода, влияния по аналогии, следует считать возрождение только что упомянутого представления о непреложной и всеобщей закономерности всей психической жизни – представления, лежащего в основе всякого серьезного занятия психологией. К концу древней эпохи оно пользовалось уже всеобщим признанием, но в Средние века его вытеснили представители теологической философии и психологии. Правда, размышление о всемогуществе и всеведении Божием толкало их назад к этому представлению. Ибо если Господь всемогущ, то и в будущем ничто не может совершиться во внешней природе или внутри человека, что не зависело бы только от Него; а если Господь и всеведущ или же если в Божестве без времени вообще исчезает человеческое различение настоящего и будущего, то ведь будущее уже теперь должно быть известно Господу, т. е. быть неизменно установленным. Но, с другой стороны, ходячее психологическое и этическое мышление, а особенно созерцание святости и справедливости Божией отталкивало ученых теологов от таких детерминистических мыслей и усиливало в них убеждение в свободе (т. е. не полной определенности) духовной жизни. Ибо как можно думать, что Господь желает и, хотя бы непосредственно, служит причиной греховного поведения людей? Далее, как бы мог Он наказывать людей за то, что они сделали, будучи к этому принуждаемы неизменными, Им же созданными законами? Люди хотя и происходят всецело от Бога, но все-таки не абсолютно связаны присущим им Божественным началом, они могут от него отступать без причины и по собственному произволу.
Размышление о жизни природы уже в самом начале приводит к иному решению вопроса. Гоббс и Спиноза защищают его с ясностью и определенностью, которые и теперь еще производят впечатление; Лейбниц тоже принимает это решение, хотя и стремится при этом несколько прикрыть его отличие от прежнего решения; с тех пор оно стало прочным достоянием психологии. Учение этих мыслителей сводится к тому, что явления душевной жизни в одном отношении вполне однородны с явлениями внешней природы, с которыми они к тому же тесно связаны: они всегда вполне и однозначно определены своими причинами, и никогда они не могут быть иными, чем они бывают в действительности. Свобода в смысле беспричинности есть понятие без содержания. Можно говорить только о свободе в смысле отсутствия принуждения, в смысле определяемости вещи или существа исключительно своей собственной природой, присущими ему особенностями. Мы говорим, что вода свободно течет, когда она не встречает на пути препятствий в виде скал или плотин; мы говорим, что лошадь свободно бежит, если она не привязана и не заперта в конюшне; точно так же совершенное человеком благодеяние можно назвать его свободным поступком, если оно явилось следствием его собственных соображений и побуждений и не было вынуждено насилием или угрозами. Но все эти явления: благое дело человека, течение воды и бег лошади – все суть закономерные действия определенных причин. Одно только неведение постоянно закрывает от людей эту однородность и вселяет в них веру в ложно истолкованную свободу. Люди большей частью видят только некоторые из перекрещивающихся мотивов, обусловливающих их поведение, поэтому в их непосредственном сознании поступки часто действительно оказываются беспричинными. «Если бы деревянный волчок, – говорит Гоббс, – который заводится детьми и затем вертится по направлению то к одной стене, то к другой, сознавал свое движение, он бы думал, что он движется по собственной воле, разве только он сознавал бы, что его заставляет вертеться». Так и человек, который бегает по своим делам туда и сюда и думает, что он делает все это по собственной воле: он не видит того, что направляет его волю. Для того чтобы действительно понять человеческие мысли и побуждения, нужно, следовательно, отнестись к ним совершенно так же, как к телам природы или к математическим линиям и поверхностям. Мнимая опасность такого взгляда на вещи исчезает, если только подойти к нему без предубеждений и стараться понять его. При этом, конечно, возможны злоупотребления, особенно со стороны незрелых умов; но «какое бы употребление ни делали из истины, истина остается истиной», а затем ведь речь идет не о том, «что годится для хорошей проповеди, а о том, что истинно».
На основе этого убеждения во всеобщей закономерности психической жизни развивается, опять-таки благодаря естествознанию, мысль о важной закономерности особого рода. В обычном представлении появление и исчезновение мыслей решительно ни от чего не зависит и не поддается никакому определению. Между тем уже Платон и Аристотель познали и с определенностью высказали мысль, что в действительности и здесь господствует порядок, что течение мыслей определяется их сходством с совпадающими по времени впечатлениями или их прежним совпадением с этими впечатлениями. Но теоретическое значение этой мысли совершенно не было тогда оценено, к ней отнеслись примерно как к констатированию любопытного факта. Только новое время привело ее в связь с вновь открытыми физическими истинами. Закономерная последовательность мыслей, рассуждает Гоббс, основана на том, что наши представления находятся в тесной связи с материальными движениями нервов и других органов; эти же движения, будучи раз вызваны, сразу не прекращаются, а требуется ряд сопротивлений, чтобы их остановить. Законы последовательности мыслей представляются ему чем-то вроде закона инерции, перенесенного из мира материального в мир духовный. Столетие спустя Юм основывает их на особого рода притяжении, в чем несомненно сказывается влияние Ньютона. А так как притяжение и инерция были признаны важнейшими основными явлениями материального мира, то, естественно, возникло стремление признать аналогичную им ассоциативную закономерность основным явлением духовной жизни и таким путем дойти до столь же существенных и разнообразных выводов, к каким пришло изучение физического мира благодаря инерции и притяжению. Так возникла английская ассоциационная психология, попытка понять все разнообразные способности души, которые издавна были гипостазированы и считались отдельно и независимо друг от друга существующими, как, например, память, фантазия, разум, а также важнейшие результаты их проявления, особенно сознание своего «я» и внешнего мира, как естественные, так сказать, механические результаты движения представлений, подчиненного законам ассоциации. При всей своей односторонности и присущим ей недостаткам эта попытка, нашедшая свое выражение и в сенсуалистической психологии во Франции, несомненно означала громадный шаг вперед по сравнению с прошлым.
