Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич (бесплатная библиотека электронных книг .TXT, .FB2) 📗
Впоследствии знаменитый анархист князь Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) так протолковал сей поступок императора: «он чувствовал, что военное достоинство требует посмотреть на раненых черкесов и сказать им несколько слов. Так поступал он во время русско-турецкой войны, когда в день его именин сделан был безумный штурм Плевны, кончившийся страшной катастрофой». В момент реальной угрозы своей жизни он думал о других. И именно в сей момент, в мгновенье наивысшего проявления человечности, милосердия и сострадания к людям его настиг оказавшийся на этот раз смертельным взрыв второй бомбы. Как бы в назидание всем иным правителям России, судьба причиняла Александру II боль и страдания всякий раз, когда он поступал в соответствии с зовом своего сердца и велением ума. Сердобольный и отзывчивый человек, он до самого последнего своего вздоха не мог постигнуть простой истины: такова неумолимая логика традиции невежества, безраздельно господствовавшей над нравами и душами его народа. В известной степени, суть этой традиции познал его сын и преемник на троне — Александр III (1845–1894), который за два дня до своей кончины сказал уже своему сыну, соответственно, внуку невинно убиенного, Николаю II (1868–1918) вещие слова: «Твой дед с высоты престола провел много важных реформ на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть». Понятно, что такой завет отобьёт охоту к реформам у кого угодно. Будучи почтительным сыном, он внял недальновидному совету почившего монарха.
Не в последнюю очередь именно по этой причине Николай II, в отличие от своего великого деда, никогда не питал к реформам особой симпатии. И в этом заключалась его роковая ошибка. Ибо реформы были единственной панацеей от пресловутой традиции, уже не одно столетие злым роком тяготевшей над судьбой России. Попутно заметим, что о необходимости реформ в империи говорил даже знаменитый начальник Московского охранного отделения, впоследствии глава Особого отдела Департамента полиции Сергей Васильевич Зубатов (1864–1917), который изложил свои взгляды на сей предмет в беседе с министром внутренних дел Российской империи Вячеславом Константиновичем Плеве (1846–1904). В частности, по воспоминаниям Зубатова в ходе той беседы он убеждал Плеве в «недостаточности одной репрессии, о необходимости низовых реформ, о полной совместимости, на» его «взгляд, исторических русских основ с общественным началом, о том, что реформаторская деятельность есть вернейшее лекарство против беспорядков и революций, о крайней желательности дать известную свободу общественной самодеятельности и пр.». Некоторые историки полагают, что даже глубоко консервативный и непоколебимо стоящий на охранительных началах Плеве в итоге тоже начал склоняться к точке зрения о недостаточности репрессивных мер в борьбе с растущим недовольством и беспорядками, но Плеве в результате революционного террора был убит 15 июля 1904 г., а Зубатов застрелился 3 марта 1917 г.
История вообще явление весьма противоречивое, а в России все противоречия проявляются в парадоксальной форме: хочешь спастись — проводи реформы, а как только проведёшь — жди смерти. Пойди, пойми после этого Россию. Ох, далеко неслучайно знаменитый поэт обронил: «Умом Россию не понять». Николай II и не понял. Потому и погиб. Не прервав сию традицию, он и сам на каком-то этапе истории пал её жертвой. Её коварную силу, видимо, он понял лишь в то мгновение, когда на его глазах бывшие подданные безжалостно и хладнокровно расстреливали его детей, жену и наиболее близких домочадцев. После чего традиция эта, вырвавшись из оков самовластья, пошла, поехала бесшабашно гулять по необъятным просторам России. Её испепеляющее дыхание на себе в полной мере прочувствовали все обитатели советской империи под влиянием нависшей над каждым из них угрозы уничтожения в бездушных жерновах большевистской инквизиционной системы ГУЛАГ. Беспощадному разоблачению сути этого уродливого квазигосударственного образования была посвящена знаменитая книга А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», а также фундаментальная работа российского историка, доктора философии Никиты Васильевича Петрова «История империи ГУЛАГ». В частности, отмечая влияние системы ГУЛАГ на поведение подданных советской империи, Солженицын писал: «По видимости страна много больше своего Архипелага — но вся она, и все её жители как бы призрачно висят над его распяленным зевом».
Но если отдельные концентрационные лагеря создавались на основании конкретных нормативных актов вполне определенных должностных лиц большевистской державы, то лагерную империю как некий феномен беспрецедентной в истории человечества адской смеси злобы, подлости и жестокости в конечном итоге создало объятое традицией невежества население бывшей Российской империи. Можно даже утверждать, что последнее действительно построило свой национальный «социализм», который на поверку оказался каторжным. Каторжный «социализм» — это продукт творчества всего населения империи. Именно традиция невежества, доведённая до логического конца, превратила царскую Россию из тюрьмы народов в архипелаг ГУЛАГ — державную фабрику истязаний, унижений и убийства миллионов людей, которая со временем трансформировалась в «империю зла» со всеми вытекающими отсюда последствиями, но уже для судеб всего человечества.
Вместе с тем, надо полагать, что историческая основа для Архипелага ГУЛАГ появилась на свет гораздо раньше упомянутой аббревиатуры. И в этом вопросе можно поспорить с А.И. Солженицыным, который его историю стал отсчитывать лишь с даты Октябрьского переворота, приключившегося с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября по новому стилю) 1917 г. Во всяком случае именно так, видимо, надо понимать его утверждение, что: «Архипелаг родился под выстрелы «Авроры»» (для справки: свой самый знаменитый, вошедший в историю холостой выстрел крейсер «Аврора» осуществил 25 октября 1917 г. в 21–40). В этом вопросе скорее следует согласиться с историком Ю.Н. Афанасьевым, разглядевшим в «ГУЛАГе итог длительной эволюции русского имперского насилия». И никуда нам при исследовании этого рокового вопроса не уйти от естественно-исторического причинно-следственного порядка вещей. Вековое насилие порождает вековой страх. Вековой страх становится мотивацией жестокого поведения множества людей по отношению друг к другу. А подобная мотивация, со временем — неотъемлемой частью исторической традиции народа. Империя ГУЛАГ самое быть может кровавое, но вместе с тем лишь одно из звеньев в бесконечной череде исторических событий, порожденных традицией невежества.
Но именно её укоренение в порах нашего менталитета наотрез отказываются признать те, кого в силу благоприятного стечения обстоятельств миновало лихо быть замученным до смерти своими соотечественниками. И это тоже часть традиции: пока нашего человека лично не коснулась беда, он не понимает, не признает за своим народом набора определенных психопатологических и безнравственных качеств. По сути, мы сталкиваемся здесь с особым видом невежества — предательством памяти невинно убиенных душ. Подобное поведение — оборотная сторона ложно понятого патриотизма или, иными словами, лояльности тому государству, которое в данный момент убивает не тебя, а других.
Здесь необходимо особо подчеркнуть, что повышенная, гипертрофированная склонность к предательству — одно из самых отвратительных качеств населения стран, заражённых вирусом подобной традиции. Известный российский журналист, умерший мучительной смертью при невыясненных обстоятельствах, Юрий Петрович Щекочихин (1950–2003) писал: «ХХ век превратил миллионы и миллионы неплохих, в сущности, людей в предателей. Сначала объявив предательство доблестью, потом — государственной необходимостью, потом — возведя его в систему, потом — сделав эту систему настолько же естественной, насколько естественны человеческие потребности…
