Диалектика преследования - Руднев Вадим (библиотека книг txt) 📗
Для возникновения психоза необходимо, чтобы исключенное (verwofen), т. е. никогда не приходившее в место Другого Имя Отца было призвано в это место для символического противостояния субъекту.
Именно отсутствие в этом месте Имени Отца, образуя в означаемом пустоту, и вызывает цепную реакцию перестройки означающего, вызывающую, в свою очередь, лавинообразную катастрофу в сфере воображаемого, катастрофу, продолжающуюся до тех пор, пока не будет достигнут уровень, где означаемое и означающее уравновесят друг друга в найденной бредом метафоре
Отец (Имя Отца, Бог-Отец) по большей части скорее «благословляет» на психоз, понимаемый как подвиг самоотречения, попустительствует психозу и является путеводной звездой психоза. Мать же скорее соблазняет на психоз. Так в истории Иисуса роль Отца была в том, что Иисус опирался на Его фигуру и авторитет в своих идеологических построениях. Мать не играла никакой роли за исключением того эпизода, когда она пришла предъявить свои материнские права, на что ей было отвечено с указанием на учеников: «Вот матерь моя и вот братья мои».
Думается, что, если продолжает иметь смысл деление эндогенных психозов на маниакально-депрессивный и шизофрению (что у меня, вслед за Т. Кроу [Crow 1997], вызывает сомнения, – так же, как и ему, мне кажется, что великая крепелиновская дихотомия отчасти отжила свое – случай нередкий в науке: так отжило свое и соссюровское деление на язык и речь, которым после Хомского никто не пользуется), то, если говорить о бреде преследования, чисто депрессивный (без параноидного компонента) психоз связан скорее с образом матери, так как орально-депрессивный компонент – это безусловно материнский компонент, паранойяльно же параноидный компонент скорее связан с темой отца. Почему? Объяснения могут быть двоякого рода. Паранойя – это болезнь пансемиотизма. А Отец, Имя Отца – это самый первый и главный знак в жизни субъекта, олицетворение Закона, олицетворение самого лакановского Символического. Отец судит и наказывает, как в прозе Кафки, но отец даже наказующий и тянущий на муку, всегда остается с субъектом (ср. «Боже, зачем ты меня покинул?» – но Он и не покинул, как показали дальнейшие события). Мать прежде всего не знак, а живое тело, которое любит и прощает, но которое покидает во время страдания (мать стояла у креста, но Он говорил «жено, что мне до тебя?»).
С другой стороны, гомосексуальные объектные отношения, которые характерны для параноика [Freud 1981], – это скорее, конечно, отношения с однополым отцом. Когда параноик видит во всем знаки преследования, это отцовские знаки. Ревнивцу жена изменяет с другим мужчиной (конечно, с отцом!). Мать же вообще не подает знаков – если только она не соблазняет на инцест. Но материнский знак, приглашающий к инцесту, – это интроективный квазизнак: мать приглашает на самом деле не к удовольствию, она предлагает вернуться обратно в утробу. Таким образом, мать в качестве преследователя стремится уничтожить сына скорее в том смысле, что хочет вернуть его в состояние до рождения, во внутриутробное состояние полного подчинения ей. Отец как преследователь хочет лишить его прежде всего тела (или его главной части – страх кастрации лежит, согласно Фрейду, в основе любого страха [Freud 1981a]), которое возжелало мать, и тем самым ввергнуть в пучину чисто а-семиотического мученья (субъект-шизофреник лишается тела как основного знаконосителя – мучения семантики в чистом виде: шизофрения и есть чистая семантика без знаков).
Таким образом, получается, что шизофрения – это прежде всего отцовский психоз, психоз человека, минувшего не только шизоидно-параноидную позицию и вернувшегося к ней, не преодолев позицию депрессивную, но и минувшего Эдипов комплекс. Маниакально же депрессивный психоз, лишенный паранойяльно-семиотического измерения, весь построенный на чувстве вины и утраты, – это доэдиповский материнский психоз, более примитивный и поэтому более «проходимый». Можно сказать, что при маниакально-депрессивном психозе играет роль только мать, а при шизофреническом мать играет роль приманки, роль главного распорядителя, главного держателя и распределителя знаков, а отец играет роль проводника по психозу.
При этом можно добавить, что наличие задействованности обоих первичных объектов при шизофреническом психозе еще раз подтверждает его универсальность по сравнению, скажем, с маниакально-депрессивным. Здесь могут быть проведены некоторые аналогии между правым и левым полушариями, с одной стороны, и двумя типами психозов, с другой. Правое субдоминантное полушарие можно называть женским полушарием и, соответственно, циркулярным, циклоидным полушарием. Можно предположить, что кречмеровские циклоиды это люди с доминирующим правым полушарием, так называемые синтонные личности (в западной традиции – депрессивные и гипоманиакальные личности [МакВильямс 1998]) – те, у кого практически отсутствует абстрактно-семиотическое понимание мира и господствует конкретно-предметное его восприятие (конкретная семантика и прагматика), которым заведует как раз правое полушарие.
Левое полушарие безусловно может быть названо «аутистическим», в нем господствует абстрактное мышление, синтаксические структуры, наиболее абстрактный концептуальный аппарат, это мужское, «отцовское» доминантное полушарие шизоида. (Получается, что именно шизоид является наиболее фундаментальным человеческим характером, а не «синтонный», – и поэтому якобы самый лучший, «самый человечный», – циклоид, как считает клинически ориентированная характерология, например, М. Е. Бурно.) Соответственно, можно высказать гипотезу, что правополушарный женский, материнский асемиотический психоз, маниакально-депрессивный, противопоставлен отцовскому левополушарному семиотическому психозу, paranoia acuta; при этом шизофренический психоз имеет место при нарушении функций обоих полушарий, при нарушении правильного обмена информацией между ними, что определенным образом соотносится с идеями Бейтсона о неспособности шизофреника воспринимать двойные послания и вообще метасообщения (очевидно, что для этого необходима согласованная работа обоих полушарий).
Итак, двойники, первичные объекты – всё это суть объекты, преследующие субъекта. Но за что они его преследуют? Как известно, паранойяльный бред преследования возникает как проекция недостижимого желания (по мнению психоаналитиков, идущему от Фрейда и Ференци, прежде всего гомосексуального желания [Freud 1981. Ференци 2000]). Э. Блейлер понимал бред преследования более широко. Он говорил о проекции недоступного желания [Блейлер 2000]. Получается, что поставленный так вопрос, – за что мстит преследователь? – не имеет смысла. За что может мстить проекция, галлюцинация? Однако абсурдность не тождественна бессмысленности. Представим себе, что субъекта действительно преследуют. В этом случае вопрос «За что преследователь преследует?» приобретает смысл. Мы, поставив его таким образом, на время принимаем противоположный из симметричных способов описания психоза. Мы принимаем точку зрения преследуемого, реализуя, так сказать, проект психиатрии с точки зрения сумасшедшего (отчасти в этом духе писали и думали антипсихиатристы Р. Лэйнг и Т. Сас). Преследователь мстит за причиненный ему вред.
На языке психоанализа можно сказать, что отец мстит за инцест с матерью. Но этого не достаточно. В более широком смысле преследователь преследует за то, что субъект проник в какую-то тайну, в которую нельзя проникать (инцест с матерью только частный случай такого проникновения). Во всяком случае, субъект чем-то очень важным мешает преследователю, поэтому его надо обязательно убрать. Так думает преследуемый. Он может не знать этой тайны и так никогда и не узнать, за что его преследовали, как герой романа Кафки «Процесс» Йозеф К. Здесь преследователь выступает как анонимная сила, олицетворяющая Суперэго, преследующая за универсальную экзистенциальную вину, которая есть у всякого человека. Но преследуемый также может узнать свою вину или тайну, в которую он проник, по мере преследования.
