Ульмская ночь (философия случая) - Алданов Марк Александрович (книга бесплатный формат TXT) 📗
Л. - Это деизм Толстовского оттенка. Чайковский боготворил романы Толстого, хоть в человеке Льве Николаевиче несколько разочаровался. По-видимому, и Толстой необычайно любил его музыку. Он писал Чайковскому в 1867 году: "Я никогда не получал такой дорогой для меня награды за мои литературные труды, как этот чудный вечер". Это едва ли было простым комплиментом после прослушанной им музыки Чайковского. Уж скорее комплиментом могло быть то, что молодой Чехов послал композитору свои "Рассказы" с надписью "Петру Ильичу Чайковскому от будущего либреттиста" (240)... Кстати, надеюсь, вы не защищаете шаблонную параллель, родство душ: Чайковский-Чехов-Левитан"?
А. - Нет, никак не защищаю. Не знаю даже, на что у Чехова, если не считать "Черного монаха", Чайковский мог бы написать музыку? Он предпочитал напряженные драматические сюжеты, души, начиненные динамитом. Верно этим его и увлек Германн. Вы слишком любите точные определения: "деизм Толстовского оттенка". Это не совсем так. Конечно, Лев Николаевич не ради комплимента написал Чайковскому то, что вы процитировали. Но и у него сродства душ с Чайковским быть не могло: Толстой для этого слишком страстно любил жизнь... Возвращаюсь к "Пиковой Даме". Из ее трех лейтмотивов, разумеется, лейтмотивы Германна и трех карт важнее лейтмотива старой графини. За что собственно мог Германна карать Чайковский? Тут Толстой ни при чем. Для автора "Войны и Мира" Германн был бы просто авантюрист, играющий наверняка, т. е. шулерски, человек много хуже, например, Долохова, который хоть не занимался шантажом при помощи пистолета. Чайковский, как и Пушкин, "не любит" Германна. В самом деле за что же его "любить"? Но это человек, "вступивший в борьбу с Судьбой". Тема огромная и соблазнительная. У обоих художников Германн карается. Чайковский, быть может, даже усиливает кару по сравнению с Пушкиным. Только этим можно было бы объяснить (хотя и плохо) то, что композитор согласился на глупый финал, предложенный его братом.
Л. - Действительно объяснение плохое и весьма натянутое. Чайковский просто принял более сценический финал.
А. - Не знаю и не настаиваю, но, мне кажется, финал в доме умалишенных был бы и сценичнее, и в музыкальном отношении благодарнее; он и продлил бы тему галлюцинаций пятой картины.
Л. - Думаю, что он не доставил бы вам идейного удовлетворения: какие же "красота" и "добро" в сумасшествии!
А. - Да ведь Германн, по самому замыслу, отрицание Платоновской идеи, влекущее за собой "кару". Красота и добро в пасторали, в чудесной второй картине, отчасти и в первой, в любви...
Л. - Которой, однако, как вы только что сказали, нет!
А. - Я этого не говорил: у Пушкина, повторяю, все оставлено под сомнением; у Чайковского дана расстроенная душа Германна: любовь, золото, три карты. Со стороны же Лизы - быть может, все-таки чистая любовь. И у художника нежность к лучшему из того, что было в старом ушедшем мире, то самое, что и в "Войне и Мире" так прельщает и волнует даже людей, не слишком этот старый мир любящих: чистое волшебство гения.
Л. - Да ведь это и есть "фижмы и парики".
А. - Конечно, это не так "красочно", как, например, песнь индийского гостя, которую я слышать не могу: так она и мне, как Освальду Ситвеллу, надоела по исполнению в ресторанах... Не автору "Садко" и "Снегурочки" было попрекать Чайковского и идеализацией старины... В "Пиковой Даме" покараны люди, безбожно нарушавшие заповедь красоты-добра: Германн и старуха. Но они могли бы быть и не покараны. Случай, торжество Случая, тема трех карт.
Л. - Не слишком подходящее воплощение для Платоновой идеи. Да поверьте, Чайковский ни о чем таком и не думал.
А. - Почем вы знаете? Писал же в дневнике: "Так было страшно, что я до сих пор под впечатлением ужаса"... Притом, ведь у нас сто лет существует пропись: "Художник мыслит образами".
Л. - Но уж очень произвольно вы их истолковываете. И если истолковывать так, то что же торжествует из двух тем: "добро-красота" или Случай?
А. - Обе. Случай помогает торжеству добра или, по крайней мере, каре, которую несет его отрицание. Вершина творчества Чайковского - сцена в спальне графини. В ней все гениально, начиная с первых, страшных звуков, предвещающих, что сейчас произойдет преступление, но за ним последует и кара. Ведьма-старуха немногим лучше шантажиста, невольно становящегося убийцей. Не сдобровать обоим. А эти необыкновенные речитативы, а так удивительно вставленный чужой французский романс! Темы старости, смерти, любви, случая - самое важное, самое главное в жизни человека.
VI. ДИАЛОГ О ТРЕСТЕ МОЗГОВ
Л. - Согласно общему вашему взгляду, смысл человеческой деятельности заключается в борьбе со случаем в ограничении его роли. Естественно, вы должны сделать из этого выводы практические, - иными словами, в значительной мере политические выводы, так как "политика есть рок наших дней". Вы должны сочетать общее ваше миропонимание с вашим демократизмом. Он, правда, в некоторых отношениях казался и кажется мне сомнительным, но сами вы утверждаете ведь, что вы демократ?
А. - Да, я демократ. Однако не слепой. В одном романе сказано: "Демократия недурной выход из нетрудных положений". Дополню: я демократ потому, что пока люди не выдумали менее плохой формы государственного устройства. Я не вижу оснований по поводу успехов демократии в последние десятилетия производить "а jubilant noise", какой по древнему ритуалу британские лорды на коронации должны производить в момент объявления монарха законным. Напротив, я вижу все более серьезные основания искать "коррективов" к демократии.
Л. - Это "демократизм" весьма относительный. Я, напротив, демократ настоящий, убежденный и, если хотите, "абсолютный", - по вашей терминологии, вероятно, "слепой". Критикой демократии на протяжении столетий не занимался только ленивый, и не могу сказать, чтобы критика была очень убедительной или плодотворной. Тут честные, умные, искренние теоретики потерпели в общем такую же неудачу, как практики, т. е. диктаторы, свергавшие в своих странах свободный строй, а затем заказывавшие ученым или полуученым наймитам разные теории для оправдания своих действий, - собственно они могли прекрасно обойтись и без всяких теорий: каждый из них всегда действовал в силу своего "индивидуального империализма", - употребляю выражение одного французского писателя. И их индивидуальный империализм обычно (хоть не всегда) кончался, говоря символически, крюком мясника на площади, как у Муссолини... Я предпочел бы, чтобы вы и тут высказались вполне определенно. Теперь во всем мире - 38-ая параллель, и каждый из нас обязан занять место по ту или по другую ее сторону...
А. - Я свое давно и прочно занял: по ту же сторону, что и вы, разумеется. Но отказываться от права критики я не могу и не хочу.
Л. - Никто от вас этого и не требует. Однако, ничего нового вы тут не скажете. Общие и частные недостатки демократического строя, государственная слабость, к которой он ведет в некоторых странах, неустойчивость парламентских правительств, шаткость коалиций и их парализующая работу роль, недостатки бесчисленных избирательных систем, неэквивалентность между волеизъявлением народа и волеизъявлением парламента, - все это достаточно известно. В области более отвлеченной, философской, новейший французский теоретик довольно произвольно делит критиков демократии на четыре разряда. Одни ее критикуют во имя esprit de conqute, (духа завоеваний), - таковы Ницше, Жорж Сорель, - почему-то к ним он причисляет и Пеги. Другие осуждают демократию во имя esprit sacerdotal; no учению этих критиков, лишь одна небольшая группа людей - или даже только один человек на земле - получает прямо от Бога исключительное право и обязанность руководить миром; так думали Бональд и де Местр; на этой позиции стоял когда-то и Ватикан, отвергнувший в пору французской революции идею Декларации прав человека и гражданина. Третьи критики исходят из esprit de classe (духа класса), как Карл Маркс. И наконец, четвертые, как Моррас, руководятся esprit artistique: демократия, мол, "некрасивая" форма правления, ничего истинно-прекрасного не создающая и вдобавок исходящая из моральных труизмов... Боюсь, что к этому четвертому разряду принадлежите, с вашей метаэстетической аксиоматикой, и вы?
