Понятие сознания - Райл Гилберт (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Первый аргумент носит чисто мотивационный характер. Он состоит в том, что ни один человек, свободный от каких-то философских теорий, никогда не попытается оправдать ни одно свое фактуальное утверждение тем, что он будто бы обнаружил это «в сознании», «как прямое свидетельство сознания», или «из непосредственного постижения». Он будет обосновывать свои фактуальные утверждения тем, что он сам видит, слышит, чувствует, обоняет или осязает это; или we он сошлется, с меньшей степенью уверенности, на то, что помнит, как видел, слышал, чувствовал, обонял или осязал это. Но если его спросят, действительно ли он знает что-то, верит во что-то, делает заключения о чем-то, боится чего-то, припоминает или осязает что-то, то они никогда не ответит: «О, разумеется, это так, потому что я это осознаю и очень даже отчетливо». А ведь именно к этому как к чему-то исходному должен он апеллировать, согласно обсуждаемой концепции.
Далее, предполагается, что мое осознание собственных ментальных состояний и операций либо состоит в моем знании их, либо образует необходимое и достаточное условие для этого. Но говорить так — значит злоупотреблять логикой и грамматикой глагола «знать». Бессмысленно говорить о знании или незнании этого раската грома или того приступа боли, этой окрашенной поверхности или того акта логического вывода или схватывания смысла шутки. С глаголом «знать» не сочетаются подобные существительные в винительном падеже. Знать или не знать можно только то, что нечто имеет место, например, что этот рокот есть раскат грома, а та окрашенная поверхность есть корка сыра. И именно тут метафора света бесполезна. Хорошее освещение может помочь нам увидеть сырную корку, но мы не скажем, например: «Здесь слишком плохое освещение, чтобы я знал корку сыра», поскольку знать — это не то же самое, что видеть, и то, что мы знаем, отличается от тех вещей, которые могут быть освещены. Конечно, мы можем сказать: «Из-за темноты я не признал в том, что увидел, корку сыра». Однако понять, что именно я увидел, — уже не дело оптики. Мы не скажем, что одна лампочка позволила нам что-то разглядеть, а вторая — понять, что именно мы видим. Поэтому, даже если возможна некоторая аналогия между освещенностью вещи и осознанием ментального процесса, отсюда никак не следует, что носитель какого-то ментального процесса сразу распознает, какой это процесс. Даже если предположить, что такая аналогия может объяснить, как мы различаем свои ментальные процессы, она не может объяснить, как мы приходим к истинным суждениям относительно них, как при этом избегаем ошибок или исправляем их.
Далее, нет никакого противоречия в признании, что кто-то может не распознать собственную структуру сознания. Вообще-то известно, что люди постоянно ошибаются в таких вещах; они заблуждаются относительно своих собственных мотивов; удивляются, заметив, что часы, оказывается, остановились, потому что до того они не замечали их тиканья; во сне они не всегда сознают, что спят, а иногда не уверены, что не спят; они чистосердечно доказывают, что ничуть не раздражены, будучи явно раздраженными. Если бы осознание действительно было таково, как оно описывается в указанных теориях, то все это было бы логически невозможно.
Наконец, даже если бы процесс самопредъявления, составляющий, как предполагается, необходимую компоненту любого ментального состояния или процесса, и не требовал отдельного акта внимания или отдельной когнитивной операции, все равно то, что я осознаю, осуществляя, например, процесс логического вывода, отличается от того, что схватывается в самом выводе. Я осознаю процесс собственного вывода, а вывожу, скажем, геометрическое заключение из геометрических посылок. Мой вывод будет выражаться словами: «Поскольку это равносторонний треугольник, каждый его угол составляет 60 градусов». А то, что я осознаю при этом, будет выражаться словами: «Сейчас я осуществляю дедукцию такого-то положения из таких-то посылок». Но если это так, то можно было бы спросить, не должен ли я также, согласно доктрине, осознавать, что осознаю процесс логического вывода, т. е. могу сказать: «Сейчас я осознаю тот факт, что сейчас я осуществляю дедукцию». И это можно продолжать без остановки. Как чешуя луковицы, будут наслаиваться друг на друга осознания осознаний любых ментальных актов и процессов. А если мы откажемся принять такое заключение, нам придется признать, что некоторые элементы ментальных процессов не могут осознаваться. Причем именно те элементы, которые образуют как раз самопредъявление ментальных процессов. Следовательно, «осознанность» не может быть частью определения «ментального».
Поэтому должен быть отвергнут аргумент, согласно которому ментальные события являются достоверными, поскольку самообнаружения сознания представляют собой непосредственные и неоспоримые свидетельства их существования. Точно так же должен быть отвергнут и отчасти параллельный аргумент от данных интроспекции.
(3) Интроспекция
«Интроспекция» — это специальный термин, практически не используемый в самоописаниях обычных людей. Несколько чаще встречается прилагательное «интроспективный», которое обычно используется в безобидном смысле для того, чтобы обозначать человека, слишком озабоченного теоретическими и практическими проблемам, связанными с собственным характером, способностями, недостатками и особенностями. Иногда данное слово имеет дополнительную коннотацию, что человек озабочен этими материями больше, чем следовало бы.
Как специальный термин «интроспекция» используется для обозначения некоего предполагаемого вида восприятия. Подобно тому, как человек в определенный момент может слушать флейту, вдыхать аромат вина или смотреть на водопад, он также может, как это допускалось, в некотором неоптическом смысле «рассматривать» свои текущие ментальные состояния и процессы. Ментальное состояние или процесс сознательно и внимательно изучаются, становясь, таким образом, объектами наблюдения. В то же время признается, что интроспекция в некоторых важных отношениях отличается от наблюдения с помощью органов чувств. Вещи, воспринимаемые чувствами, являются объектами, доступными восприятию любого другого, подходящим образом расположенного наблюдателя, тогда как ментальные состояния и процессы может интроспективно изучать только их обладатель. Чувственное восприятие, далее, требует Функционирования телесных органов, таких, как глаза, уши, язык, интроспекция же не предполагает функционирования никаких телесных органов. И, наконец, чувственное восприятие всегда может оказаться ошибочным, в то время как человеческая способность наблюдения собственных ментальных процессов — по крайней мере, согласно наиболее смелым теориям такого рода — всегда совершенна. Человек может быть не обучен тому, как использовать эту способность или как различать и упорядочивать ее свидетельства, и, тем не менее, тут он гарантирован от глухоты, астигматизма, цветовой слепоты, ослепления иди ряби в глазах. Согласно подобным теориям, внутреннее восприятие является образцом безошибочного истинного восприятия, недостижимым для чувственного восприятия.
По меньшей мере в одном отношении интроспекция признается отличающейся отданных сознания: она связана с сосредоточением внимания и осуществляется от случая к случаю, тогда как осознание считается постоянным элементом всех ментальных процессов, не требующим специальных актов внимания. Более того, мы занимаемся интроспекцией, имея намерение найти ответы на какие-то проблемы, в отличие от этого мы осознаем содержание своего сознания независимо от того, хотим мы этого или нет. Любой, кто бодрствует, непрерывно осознает, а интроспекцией занимаются только те люди, которых время от времени интересуют происходящие в их сознании процессы.
Можно было бы допустить, что об интроспекции говорят только люди со специальной подготовкой; однако в таких фразах, как «он поймал себя на том, что ему хочется знать, как делается то-то и то-то» или «когда я поймал себя на том, что впадаю в панику, я сделал вот это и вот то», обычные люди выражают что-то отчасти подобное обозначаемому этим словом.
