Социальная психология и история - Поршнев Борис Федорович (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Наряду с именем Иньяса Мейерсона, психолога, обратившегося к истории, должно быть отмечено имя Жан-Пьера Вернана, историка, исследующего общественную психологию. В качестве главного примера он взял Древнюю Грецию. Вернан — марксист. Его огромные знания истории Древней Греции служат развитию основных идей исторического материализма, и среди них он выделил проблему личности в ходе истории. Было бы ошибочно, согласно концепции Вернана, усматривать в том или ином психическом свойстве человека некую константу, которая, однажды родившись, остается уже равной сама себе. Все претерпевает в человеке изменения вместе с историческим контекстом. “Сам индивид есть исторический продукт”, соответственно все плоды деятельности человека, все письменные и вещественные памятники, как свидетельства психического функционирования людей, могут служить первоисточниками для изучения исторической психологии той или иной эпохи. В том числе — психологии труда.
К сожалению, в поле зрения Вернана — преимущественно личность, а не общность. Но во всяком случае историческая психология, развивающаяся главным образом и даже почти исключительно во Франции, очень близка к социальной психологии, это два родственных течения в науке.
Попробуем перевести представления об исторической эволюции личности, индивида, человека на язык общей теории психических общностей.
Эволюция личности начинается с состояния широчайшего захвата ею всевозможных элементов окружающего мира. Личность, или индивид, — это первоначально огромный нерасчлененный комплекс по сравнению с личностью, или индивидом, в современном смысле слова. В специальной статье Леви-Брюль показал, что в наиболее первобытных обществах представление об отдельном человеке не может быть обособлено от представления о его вещах, украшениях, утвари, жилище, одежде, о его угодьях и домашних животных; точно так же он не может быть выделен из определенного географического пространства, из системы родственных и иных отношений, словом, из примыкающей к нему природной и человеческой среды, как от своего имени. Нанести вред какому-либо элементу его среды это все равно, что поранить его тело. Иными словами “я” здесь очень широко растянуто. И тем самым оно почти отсутствует. На протяжении дальнейшей истории совершалось, хоть и неравномерно, постепенное сужение всех границ, которые отделяют личность от среды, а вместе с тем и становление “я” (а также “он”, “ты”). Что это, имманентный процесс саморазвития личности? Нет, он не может быть понят вне развития и усложнения межлюдских отношений, в первую очередь материальных, вещных: размежевание соседних территорий и связанных с ними хозяйственных прав, умножение разнообразных форм отчуждения и присвоения отдельных материальных компонентов прежнего “я”: дарений, передач, замен. Известно, что в первобытности это были преимущественно межгрупповые (например, межродовые, межплеменные) акты, но тем самым как бы отклеивались от тела индивида разные чешуйки, ранее как бы сращенные с ним. Не саморазвитие примитивного мышления в современное, как полагал Леви-Брюль, а развитие отчуждения и присвоения вещей мало-помалу раздело человеческую личность. Точно так же в глубокой древности индивид, при переходе из одной возрастной или семейно-родовой группы в другую, с необходимостью менял при этом имя и вместе с ним исчезала прежняя личность и появлялась новая (если только преемственность между обеими личностями не выражалась в перенесении с собою каких-либо вещей). Но обогащение межгрупповой диффузии в конце концов приводит к относительному ослаблению и имени, как неотъемлемого признака личности. При инициации, браке, рабстве, усыновлении, приселении, пусть человек и теряет прежнее имя, так же как наряд и убор, прическу и татуировку, утварь и оружие, он остается самим собой. Вернее, это освобождение от внешних признаков как раз и делает его мало-помалу “самим собой”. На более позднем этапе тождественный себе человек сводится к голому телу и преемственности памяти и сознания. В этом смысле классический античный раб неизмеримо более личность, чем первобытный дикарь. Однако процесс продолжается и дальше: ведь голое тело тоже не тождественно неизменному “я”, ибо человек может лишиться ног, рук, ушей и других частей тела; при переводе человека из одной социальной группы в другую практиковалось ритуальное вырывание зубов, обрезание, иногда калечение, как и позже вырывание ноздрей у мятежников.
Тем самым и тело в ходе осложнения контактов между разными “мы” и “они” не оказывается надежной принадлежностью одной стороны, и эволюция личности поэтому в конце концов отбрасывает и этот признак. Совершается перенесение сути личности на “внутреннее я” или “внутренний мир”, и лишь на этой ступени окончательно складывается тождественность личности самой себе, т.е. подлинное “я”, а вместе с тем ее единичность и своеобразная единственность, как микроуниверсума.
Однако, если брать этот субъективный аспект исторического становления личности, то ведь и он в конце концов раскрывается как межлюдское взаимное поведение: наличие в человеке чего-то внутреннего, интимного, субъективного восходит к явлению тайны, т.е. утаивания, сокрытия от других, иначе говоря торможения тех или иных заключительных звеньев в причинно-следственных цепочках поведения. Каким-то “им” нельзя явно показать себя. Возникает то, что Сеченов называл усеченным рефлексом — внутренней речью, внутренним движением, мыслью. Это утаивание есть по происхождению чисто социальное явление. Оно означает, что окружающие расцениваются как “они” или хотя бы подозреваются в причастности к “ним”, т.е. в утаивании и маскировке. Затаиваясь, человек как бы выводит себя из того хора, каким, по элементарной природе, является “мы”. Таким образом развитие в человеке внутреннего мира есть одновременно межлюдское отношение, причем отношение огромной социологической важности, развивающееся в ходе истории.
После того как с личности одна за другой спали все оболочки, которых вначале было так неисчислимо много, оказывается, что главная функция личности это производить выбор действия. Задержанное действие — предпосылка воли. Раз личность постоянно принимает решения, тормозит одни действия, разрешает другие, значит воля — характерный признак личности. Но выбор, решение подразумевают предварительное сомнение, иначе говоря раздвоение индивида между двумя возможными моделями действия. Значит, на этом этапе индивид кратковременно или длительно принадлежит к двум “мы” и в то же время видит в каждом из них потенциальное “они”. Это является субъективным отражением того объективного обстоятельства, что в ходе истории человечества многообразные общности все более перекрещивались между собой и наслаивались друг на друга. Личность формируется в истории в той мере, в какой перекрещиваются всасывающие ее “мы” и ей поэтому приходится выбирать между их велениями. Но в известной мере справедлива и обратная формулировка: “мы” могут все сложнее перекрещиваться в той мере, в какой в ходе истории формируется личность. При кастовом строе перекрещивание общностей затруднено — личность мало выделена из общности.
Так вот, историческая психология изучает не столько этот процесс в" целом, сколько делает срезы на том или ином его этапе, выявляя качественные особенности человеческой психики этого времени.
Среди французских авторов, выступающих в области исторической психологии, налицо большое разнообразие методологических позиций — от А.Дюпрона, пытающегося создать фрейдистскую историческую коллективную психологию, до Р.Мандру, попробовавшего, следуя Люсьену Февру, всесторонне воссоздать психологию французского общества в XVI-XVII вв.
Сейчас нам важно лишь то, что психологи исторического направления обнаружили не только множество, но множественность, принципиальную неоднозначность проявлений человеческой психики. Их словно нельзя привести ни к какому общему знаменателю, в отличие от любого множества проявлений научно-логического мышления. Их называют подчас “культурой”, по крайней мере при сопоставлении слов “культура и наука”.
