Смысл и назначение истории (сборник) - Ясперс Карл Теодор (книги онлайн полностью TXT) 📗
Наше время — время упрощений. Успехом пользуются лозунги, все объясняющие универсальные теории, грубые антитезы. Простота кристаллизовалась в мифических символах, упрощение держится псевдонаучной абсолютности.
Жизнь, основанная на отрицании. Там, где вера уже не является основой жизненных устремлений, остается лишь пустота отрицания. Там, где возникает недовольство собой, виновным должен быть кто-то другой. Если человек ничего собой не представляет, он по крайней мере 'анти-'.
Все несчастья возлагаются на некий фантом, название которому находят либо среди исторических образований, открывшихся некогда теоретическому познанию, — во всем виноват капитализм, либерализм, марксизм, христианство и т. д., либо среди неспособных оказать сопротивление представителей отдельных групп, которые становятся козлами отпущения, — во всем виноваты евреи, немцы и т. д.
Все то, что играет известную роль в нерасторжимом сплетении вины в смысле причинности или ответственности, некритически нивелируется в качестве вины некоего определенного другого, которым мы не являемся. Дело только в том, чтобы вообще найти какое-либо средство выражения для своего отрицания и своего нападения. При этом духовные понятия становятся знамением и знаком. Слова используются как фальшивая монета для употребления в совершенно измененном смысле при сохранении связанных с ними прежде чувств (свобода, отчизна, государство, народ, рейх и т. д.). В испорченном пропагандистской софистикой языке в конце концов вообще перестает быть понятным значение слов. Речь превращается в хаос неопределенностей — все для того, чтобы выразить в каждом данном случае свое 'анти-', которое отнюдь не следует из какого-либо действительного 'про-'.
2. Как возникло современное положение?
Истоки кризиса не могут быть объяснены какой-либо одной причиной. В бесконечном переплетении материальных и духовных связей исторического изменения нам удается выявить лишь отдельные нити. Любое тотальное и монокаузальное понимание оказывается при ближайшем рассмотрении ложным.
Даже фактическое состояние эпохи в целом мы себе представить не можем, разве только отдельные более или менее существенные феномены этой эпохи. Чем больше мы познаем, тем непостижимее становится для нашего сознания тайна целого.
Перелом, совершаемый веком техники, достигает большой глубины. Ни одна сторона человеческого существования не остается незатронутой им. Даже то, что не вызвано непосредственно им, подвергается модификации под его влиянием. Однако не следует сводить весь сложный ход человеческого развития только к одному этому фактору. Задолго до того как техника стала оказывать такое воздействие на человеческое существование, действовали силы, подготовившие духовную ситуацию наших дней. Влияние техники и отношение к ней зависит от того духовного мира, от того типа мышления и поведения, на который она воздействует.
С технической эпохой действительно связан глубокий кризис. Маркс и Энгельс пришли к своим поразительным выводам потому, что сумели увидеть это новое. Однако это новое было отнюдь не духовным обновлением человеческого бытия. В этом и заключался корень ошибки.
Речь шла о новом сознании человека, о новом человеке, о духовном творчестве, об истине и благе, перед взором людей возникло сияющее будущее; и тем не менее все это было прежде всего tabula rasa [34], растущая утрата сознания. Нечто, не заполненное идеей, шумно пропагандировалось в качестве самой идеи. Затем, после заблуждений великих мыслителей, мир стал ареной мелких дельцов, послушных интриганов, которые не ведают различия между истиной и ложью, добром и злом и являются лишь покорным орудием функционирующей власти.
Иногда речь шла об утрате веры как о следствии развития техники. Утверждалось, что техника вырывает людей из их почвы, из привычного существования, помещает их как бы в пустое пространство, лишает их воздуха и возможности дышать, отнимает у них душу и оставляет лишь то, что нужно для обслуживания машины.
Однако то, что произошло в век техники, чему способствовало развитие техники, имеет и совсем иные предпосылки. Задолго до технического преобразования мира возникли духовные течения, которые вели к нашему веку. Великий поворот к Просвещению в конце XVII в. Французская революция, двойственное осознание кризисной ситуации и завершенности в немецком философском идеализме — все это приближение к нам независимо от техники.
Просвещение. Неверие принято считать следствием просвещения. Именно потому, что люди слишком много знают, читают опасные книги и ежедневно черпают подобные идеи в прессе, они уже ни во что не верят. Открытие мира чуждых культур и религиозных убеждений породило в результате сравнения скепсис по отношению к собственной религии. Однако этот путь совсем не обязательно должен вести к неверию. Лишь половинчатое и дурно понятое просвещение ведет в ничто, полное же, ничем не ограниченное просвещение делает человека более восприимчивым к тайне происхождения мира.
О более глубоком понимании свидетельствует тот тезис, согласно которому диалектика развития ведет от христианства, под воздействием христианских мотивов, к столь радикальному видению истины, что сама эта религия своими собственными силами заставляет отвернуться от нее. Однако этот путь также совсем не обязательно должен привести к неверию. На стадии болезненного и опасного преобразования вера в догматы действительно утрачивается, однако возможность того, что произойдет метаморфоза библейской религии, остается.
Французская революция. Событие, которое то ли выявило, то ли вызвало кризис нашего времени, — Французская революция — остается вплоть до сегодняшнего дня предметом самых противоречивых толкований.
Кант, потрясенный попыткой разума опираться только на самого себя, никогда не отказывался от высокой оценки, высказанной им в начале революции. «Этого не забудешь», — сказал он. Беркли напротив, был с первого момента столь же проницательным, сколь преисполненным ненависти критиком. Одни видели в этом событии завершение поразительных духовных течений и стремлений XVIII в, другие — уничтожение и упадок этих тенденций, принявших теперь совсем иную направленность, страшную участь, постигшую XVIII в., не завершение его, а гибель.
Французская революция выросла на почве феодализма и абсолютной монархии, поэтому она не является существенным моментом общеевропейского развития, но ограничена пределами тех стран, где сложились упомянутые исторические феномены. На духовное развитие Швейцарии и Англии она не оказала воздействия; что касается феодальных стран, то там она носила двойственный характер, так как, стремясь к господству свободы и разума, одновременно оставляла место деспотизму и насилию. Она определяет наше мышление в двух направлениях: с одной стороны, это — право на борьбу со злом, порождаемым угнетением и эксплуатацией, на борьбу за права и свободу каждого человека; с другой — неправомерное представление, согласно которому мир может быть целиком основан на разуме, и тем самым отказ от попытки разумного преобразования исторически сложившихся авторитетов и иерархии ценностей. Разорвав разумное единство свободы и связанности. Французская революция открыла путь произволу — с одной стороны, насилию — с другой.
Фанатически и безгранично веря в могущество разума, она не является источником современной свободы, которая выросла на почве последовательного развития подлинной свободы в таких странах, как Англия, Америка, Швейцария и Голландия. Поэтому несмотря на героический подъем в своей начальной стадии, Французская революция является выражением и почвой современного неверия.
Философский идеализм. Немецкий философский идеализм — в первую очередь у Фихте и Гегеля — привел к углублению философского самосознания, к видимости тотального знания, которому открыто, что есть Бог и что угодно Богу, которое ничему не удивляется, полагая, что обладает абсолютной истиной. Подобная видимость веры неминуемо должна была перейти в неверие. Эта философия дала, правда, такую разработку отдельных проблем, которая останется вечным достоянием человечества. Она является одним из гениальных проникновении, доступных человеческому разуму, ее величие в сфере спекулятивного мышления не вызывает сомнения. Однако вместе с тем недоверие, которое, хотя это и несправедливо, стала вызывать во всем мире немецкая философия в целом, имеет достаточные основания. Здесь гордыня и заблуждения гения привели к неслыханному соблазну. Тот, кто однажды отведал этого напитка, кто был опьянен им, стал поборником хаоса, так как в этой огненной вспышке духа была утрачена вера, предпосылкой которой является трезвость.
