Подумай дважды (Think Twice) - Рэнд Айн (лучшие книги .txt) 📗
И хотя повествование Айн Рэнд осознанно, оно не занимается самосознанием, лишь течет дальше, естественно, расчетливо, непринужденно. Она не оглушает, как пиротехнический залп (хотя в какой-то мере так оно и есть). Как и со всей великой литературой, это неповторимое творчество затрагивает струны человеческой души неумолимостью.
Все описанное мной выше в достаточной мере объясняет причины, по которым я все же захотел опубликовать эти отрывки. Воспринимайте их как самостоятельные произведения. И «Веста Данинг», и «Рорк и Кэмерон» являются достойным заключением к истории о многолетней кропотливой работе Айн Рэнд над совершенствованием своего мастерства.
Следующие два рассказа являются неоспоримым доказательством того, сколь многого добился автор рассказа «Муж, которого я купила» за двенадцать лет.
Леонард Пейкофф
ВЕСТА ДАНИНГ
Снег лепил так сильно, что казалось, будто кто-то в небесах изо всех вытряхивал весь пух из подушек. Снежинки беспрестанно застилали ему взор, оседая на ресницы, и Рорк едва мог разглядеть входную дверь. Он стряхнул белую пыль с воротника изношенного пальто, того самого, которое верой и правдой прослужило ему все то время, что в Нью-Йорке бушевали февральские бураны. Он отыскал вход, прошел внутрь и оказался в темном зале, где горела одинокая лампа, своим мерцанием плетя на снегу у порога причудливую мозаику из вьющихся змеек, сотканных из светотени. Весь снег, который он стряхнул с шапки в подставленную ладонь, тут же превратился в талую воду. Он неспешно пошел дальше в непроглядный мрак, к лестнице, по которой ему предстояло преодолеть шесть этажей.
Обеденное время давно прошло, и лишь едва уловимый аромат сыра да лука, доходящий откуда-то из-за закрытых дверей, напоминал об этом. Ему пришлось работать допоздна. В офис внезапно поступило три новых указания, и к тому моменту Кэмерон исчерпал уже весь запас богохульств, действовавших не хуже живительного тоника.
— Прямо как в старые добрые дни, — усмехался Симпсон.
Так они и сидели весь вечер, при тусклом свете ламп, обдуваемые сквозняками, поглядывая на улицу и на засыпанные снегом подоконники в томительном ожидании хотя бы намека на скорую весну.
Рорк был просто измотан, перед глазами у него до сих пор бежали вереницами тонкие черные линии, которые ему приходилось безошибочно чертить весь день; поднимаясь по лестнице, он то и дело смыкал отяжелевшие веки, дабы хоть как-то избавиться от плывущих перед глазами белых паутинок на красном фоне. Но все же эта усталость его воодушевляла, требовала действовать, а не отдыхать, и он быстро продолжал подниматься наверх.
Он дошел до четвертого этажа и остановился. Высоко на темной стене, на грязном стекле окна, за которым беспрестанно порхали снежинки, плясал светло-красный отблеск света. И тут из-за двери его комнаты, находившейся двумя пролетами выше, до него донесся чей-то голос. Он в изумлении прислушался:
...но не задавай вопросов. На них не стану отвечать.
Есть выбор у тебя: принять меня
или пойти своей безмолвною, бесславною дорогой
и невоспетым пасть в безвестной битве.
Перед тобой стою я, безоружна — с одною лишь уверенностью
пламенною в сердце,
непоколебимой, неизменной и неразделенной.
В грядущей битве победу мы одержим хоть сейчас,
если пойдешь со мной ты. Мы переживем
осаду Орлеана, свободу защитим.
И выйдем победителями, верю!
Голос был напряжен до предела, почти срывался, едва справляясь с охватившими его обладателя эмоциями. Он фальшивил в самых неожиданных местах и произносил слова совсем не так, как следовало бы это делать на сцене, будто в исступлении, абсолютно не контролируя речь, лишь надсмехаясь над этим. Голос лунатика, не осознающего даже то, что осе происходящее с ним есть явь, пребывающего в диком экстазе от своего сна.
Затем он замолчал, и из комнаты уже не доносилось ни звука. Рорк быстро поднялся и распахнул дверь.
В центре комнаты, спиной к нему, стояла девушка. Услышав, как дверь стукнулась о стену, она мгновенно развернулась, да так, что он далее не успел уловить глазом это движение. Но вот она уже стояла к нему лицом, будто только что поднявшись с пола и на миг замерев. Кончики ее коротких каштановых волос еще покачивались от резкого движения. Тело ее застыло в каком-то странном, неестественном положении, за исключением длинных стройных ног, которые просто не могли так смотреться, даже нелепо расставленные на ширине плеч.
— Что вам здесь нужно? — резко и гневно бросила она.
— Вообще-то, — сказал Рорк, — я хотел вас спросить о том же.
Она посмотрела на него, затем быстро окинула взглядом комнату.
— О, полагаю, это ваша комната, — угасшим тоном сказала она. — Простите.
Она резко двинулась в сторону выхода, но он встал у нее на пути.
— Что вы тут делали? — спросил он.
— Вы сами виноваты. Надо закрывать комнату, когда уходите. Тогда вам не придется злиться на людей, которые к вам заходят.
— Я не злюсь. И я не храню тут ничего такого, из-за чего ее бы стоило закрывать.
— А вот я злюсь! Вы ведь меня слышали, не так ли? Так почему же не постучались?
Но она в упор смотрела на него, широко раскрыв глаза, и вскоре он уже наблюдал за тем, как ее лицо приобретает то же выражение, что было и у него. И вдруг она улыбнулась, широкой, непринужденной улыбкой, перед которой было невозможно устоять, и с ее лица исчезли и злость, и сомнение, и удивление. Он никак не мог понять, считать ли ее привлекательной: беспокойство могло вызвать не само личико девушки, а разве что выражения лица, сменяющиеся одно за другим, как в бесконечной кинопленке, вращающейся где-то у нее внутри, под этим самым миловидным лицом. Он подметил также и ее длинные губы, слегка вздернутый, аккуратный носик, темно-зеленые глаза. Однако в каждом ее выражении лица проскальзывала какая-то особенность, определенный набор качеств, который для нее был наиболее родным — целеустремленность, сила воли, внимательность. Во всех остальных выражениях лица, где не присутствовали именно такие черты, словно чего-то не хватало, и на них его сознание не могло даже сосредоточиться. Казалось, теперь он понимал, какое выражение лица этой девушке свойственнее всего — холодная отстраненность, граничащая с безразличием. По правде говоря, именно это его и привлекло, когда он услышал ее голос.
— Простите, что вам пришлось слышать все это, — она вырвала его из раздумий, нотка упрека по-прежнему звенела в ее голосе. — Я не хочу, чтобы кто-либо слышал такое... Но ведь это вы. Так что ничего страшного, верно?
— Почему? — спросил он. —Я не знаю. А вы?
— Думаю, да. Все в порядке. Что вы декламировали? —Жанну д’Арк. Это из старой немецкой пьесы. Ни вам, ни кому-либо другому не будет интересно.
— Где вы собираетесь выступать?
— Пока нигде. Здесь эта пьеса пока не нашла спонсора. Но я готовлюсь к роли, которую будет играть Полли Мэй, из той части, что называется «Ты говоришь мне», для театра «Маджестик». Первое выступление назначено девятнадцатого февраля. Только не приходите. Я вам билетов не достану, не хочу, чтобы вы это видели.
— Я и сам не хочу. Но мне интересно узнать, как вы попали в этот театр."
— А, ну тогда присядьте, --- с неожиданной легкостью рассмеялась она. — Хотя ото вы должны были предложить мне присесть.
И, сказав это, девушка села на край его стала и стала качать ногами.
— Не волнуйтесь, — сказала она, — я здесь ни к чему не прикасалась. Это все из-за Хелен, моей сожительницы. Я против нее ничего не имею, кроме того, что у нее восьмичасовый рабочий день. Я имею в виду, что она возвращается домой к пяти вечера. Я все надеюсь па то, что кто-нибудь вынудит ее изменить свое расписание, но нет же, она каждый вечер проводит дома. Она секретарь местного склада. А у вас чудесная комната. Немного неряшливо тут, зато столько свободного места! Вы явно не можете оценить всю прелесть этого, не живя в заваленной вещами комнатушке. Да что там, вы в других комнатах этого дома, наверное, вообще не бывали. Как бы то ни было, моя комната прямо под вашей, на пятом этаже. И вот, когда я хочу порепетировать, а эта Хелен сидит там, не вылезая, мне приходится идти на лестницу. Понимаете, к чему я?
